почти гротескно перезрелое, и, наконец, появилась голова, обрамленная гривой огненно-рыжих волос. Лайза поймала себя на мысли, что волосы слишком ярки, чтобы быть естественными, и в то же время слишком полны жизненной силы, чтобы быть крашеными.
Лицо женщины было бесспорно прекрасно. А какие глаза! Огромные, живые, словно озера темного шоколада, – вот только во взгляде, встретившемся с глазами Джека Харриса, шоколадной сладости не было и в помине. В нем вспыхнула злоба – это были бешеные, дикие глаза, смотревшие на скульптора почти неестественно пристально. Лайзе никогда прежде не доводилось видеть, чтобы ненависть выражалась так явно.
Харрис, казалось, ничего не заметил, или, как показалось Лайзе, его этот взгляд совершенно не задел. Он на мгновение невозмутимо и равнодушно посмотрел на женщину, а затем снова на мальчика. И тут женщина резко схватила ребенка за плечо.
Пыталась ли она удержать малыша или сохранить равновесие – трудно сказать, но ее пальцы так впились в плечо, что он вздрогнул и стал вырываться. В конце концов ему это удалось, однако малыш не попытался подойти к их столику, как сначала решила Лайза. Он сделал лишь один неуверенный шаг, остановился, плечи его поникли, но не отводил глаз от Харриса, как бы оценивая и запоминая мужчину, словно тот был какой-то дотоле невиданной редкостью.
Внимание Лайзы вернулось к женщине, стоявшей молча и неподвижно, по-прежнему сверля Джека Харриса убийственным взглядом шоколадных глаз.
Да, подумала девушка, вот уж действительно потрясающее создание – блистательная дикая красота, этого не отнимешь, и все же… было в ней что-то вульгарное, дешевое.
Лайза внутренне вздрогнула, когда ей на ум пришло это слово, но, поразмыслив, она решила, что это самое точное определение почти звериной ауры, окружавшей женщину. Что-то в ней было от дикой кошки. И все немного утрированно, как-то чересчур: платье чуть слишком облегающее и слишком короткое, цвет одежды на самую капельку не гармонирующий с рыжими волосами.
Да, что-то неприятное в ней есть, зато какая она яркая, как полна жизни! Неудивительно, подумала Лайза, что такая женщина могла привлечь такого же жадного до жизни мужчину. Вот только что за этим кроется?
Лайза посмотрела на своего спутника и мальчика, по-прежнему занятых молчаливым разговором, и поняла, что прошло лишь мгновение, хотя ей и показалось, что вечность. В глазах Харриса застыло странное выражение, сродни тому, с каким он разглядывал привезенные Лайзой бревна хуонской сосны. В глазах ребенка читалось что-то, не поддающееся определению. В воздухе висело напряженное молчание, за которым даже наблюдать было тяжело.
Мальчик, казалось, секунду тянулся к Джеку, но потом выражение его глаз изменилось – он словно утратил интерес к происходящему. Ребенок повернулся и вышел, не оглядываясь. Женщина, наверняка его мать, последовала за ним, наградив на прощание Харриса еще одним ядовитым взглядом, отчасти предназначавшимся и Лайзе – если ей не померещилось. Харрис следил за ними с непроницаемым лицом.
Лайза тоже наблюдала за женщиной и мальчиком, задавая себе вопрос: что же скрывалось за этой сценой, невольной свидетельницей которой она оказалась? Рыжеволосая, решила Лайза, была потрясающим образчиком женской породы. Но было в ней и что-то, не поддающееся описанию, но явно что-то не то.
И в довершение всего Лайза тут же представила, как Харрис занимался с этой женщиной любовью. Девушка тряхнула волосами, отгоняя от себя непрошеные видения, но безуспешно: открыв глаза, она снова видела перед собой сцену их любви, а закрыв, вспоминала, как мускулистое сильное тело наклонялось над ней у резной скамьи, вспоминала прикосновение тонких, необыкновенно сильных пальцев, его запах, когда он целовал ее.
Наваждение, подумала Лайза, и никак от него не избавиться…
Девушка снова открыла глаза, увидела перед собой гору мороженого и поймала себя на мысли: и как оно только не растаяло в огне бушевавших минуту назад страстей?
– Мы можем отправляться в театр, как только вы все это съедите. Но не спешите, времени у нас достаточно. Простите, я вас на минуту оставлю.
В голосе и поведении Харриса не было и намека на только что пережитое им напряжение, и Лайза вполне могла считать, что все увиденное лишь плод ее воображения. Она смотрела на скульптора, задумчиво сузив глаза: как ему тут же удалось отрешиться от сцены, явно для него болезненной и драматичной? И теперь, когда все было кончено, может, он даст хоть какое-то объяснение?
– Нет уж, провалиться мне на месте, если я буду о чем-то спрашивать, – пробормотала Лайза вслед его удаляющейся спине. – Во-первых, меня это не касается, во-вторых, не интересует, в-третьих, знать ничего не хочу.
Это было правдой лишь отчасти, и Лайза отдавала себе в этом отчет. Самое трудное теперь будет держать язык за зубами и не давать волю любопытству. Если не следить за собой, то она наверняка что- нибудь ляпнет, причем напрямик, а в глубине души она знала, что лучше ей никаких объяснений не получать.
Спустя несколько минут Харрис вернулся, опустился в кресло напротив Лайзы и возобновил атаку на мороженое с рассчитанной и какой-то чувственной небрежностью, поглощая пломбир и одновременно пожирая глазами девушку.
Лайза видела как-то нечто подобное в кино, и на мгновение ей показалось, что сейчас происходит то же самое – хорошо разыгранный спектакль. Может, и так, зато как действует!
Харрис коснулся взглядом мочки левого уха Лайзы, лаская одновременно языком мороженое в ложечке, и девушка почти ощутила тепло его языка на своем ухе. Когда он подул на мороженое, словно желая еще остудить его – бред какой-то! – Лайза почти физически почувствовала его дыхание на своей шее.
Его глаза продолжали скользить по лицу и груди девушки, лаская и дразня. Лайза силилась устоять перед этим натиском, но даже самые свирепые ее взгляды нисколько не трогали Харриса. Он лишь по- прежнему дерзко, вызывающе ухмылялся.
– Мне бы хотелось, чтобы вы передохнули, – заявила наконец Лайза. Ее собственное мороженое уже начинало таять – она не хотела, да и не могла есть, боясь остудить холодным пломбиром жар у себя внутри.
– Передохнуть от чего? – спросил Харрис, невинно поблескивая глазами. Что-то не верилось, что он хоть когда-нибудь мог в чем-нибудь упрекнуть себя.
– От многозначительных сладострастных взглядов, – сердито сказала Лайза. – Да если так пойдет дальше, вы упадете в обморок прямо к моим ногам.
– Мужчины, – заявил Харрис с гортанным смешком, – в обморок не падают. Даже когда их до него доводят.
– Вы меня провоцируете, – заявила Лайза. – Хотя зачем вам это надо, убей Бог, не пойму.
– Вы просто поразительная женщина, – последовал столь же поразительный ответ. А затем наступило красноречивое молчание.
– Не понимаю, почему? – отозвалась наконец Лайза. – Разве что вас поражает, что я не могу поглощать мороженое в тех же количествах, в каких умудряетесь вы?
Харрис и не подумал притвориться сконфуженным, даже ради простой вежливости. Лишь ухмыльнулся еще шире – теперь он уже откровенно смеялся над ней.
– Я совсем не о том, и вы это знаете. Я имел в виду лишь ваше редкостное качество – неженское отсутствие любопытства.
– Вы все перепутали, – произнесла Лайза, насторожившись и тщательно выбирая слова, – любопытством славятся кошки, причем не обязательно женского пола.
И снова эта хищная улыбка и едва заметно сузившиеся глаза.
– Для кошек любопытство – фатальная болезнь, – поправил Харрис. – А женщины, насколько мне известно по собственному опыту, находят в удовлетворении любопытства одно из самых волнующих удовольствий.
– Не завидую вашему опыту, – отрезала Лайза.
– Что означает?..
