– Да.
– Как папа. – Легко ступая, она начала спускаться вниз по лестнице. – Где вы взяли ключи?
Джон последовал за ней:
– Получил с доверенностью.
– Они должны были рассказать тебе все, – сказала она, когда они достигли гостиной. – Хотя они ведь никогда не говорят все?
– По крайней мере, не часто.
Его портфель, с пистолетом во чреве, покоился на кушетке.
Небольшой черный кожаный чемодан стоял рядом с входной дверью, его ремни валялись на деревянном полу, как уставшая змея.
– Не могу поверить, что я здесь, – сказала Фонг.
Черный плащ с капюшоном лежал на кушетке. На кофейном столике – авиабилеты.
– Откуда вы прилетели?
– Из Чикаго.
Она хмуро оглядела стены, письменный стол, видео…
Полки с видеокассетами.
– Здесь что-то не так, – сказала она.
Она осмотрела всю гостиную.
– Что?
– Фотографии, – воскликнула она. – Где фотографии?
Она взбежала вверх по лестнице.
Шаги в хозяйской спальне, спальне для гостей, ванной комнате. Двери шкафов наверху открываются, захлопываются.
На стенах гостиной, у книжных полок и стойки с аппаратурой Джон обнаружил прямоугольники более яркого цвета, чем остальная, несколько выцветшая на солнце обивка. Единственным предметом, висевшим на стене в гостиной, была репродукция картины Эдварда Хоппера «1939. Кинотеатр Нью-Йорка»: затемненный зрительный зал, задумчивая белобрысая билетерша в синей униформе, прислонившаяся к стене, зрители, в полумраке наблюдающие за неясными очертаниями черно-белого вымысла.
Фонг сбежала вниз по ступенькам.
– Где фотографии?
– Какие фотографии? – спросил он.
– Мои, – Она махнула рукой в сторону пустых стен. – Ни здесь, ни в папиной спальне, ни в моей. Почему их нет? Ты взял их? – спросила она, отступая назад.
– Нет.
Ее взгляд привлекли журналы на кофейном столике. Она перерыла всю кучу, вытащила журнал в плохонькой обложке.
– Это единственная вещь в доме с моей фотографией.
Тени заползли в комнату. За окнами смеркалось.
Он осторожно взял журнал у нее из рук, сказал:
– У меня есть идея.
Глава 13
Джон и Фонг сидели в кабинке техасско-мексиканского ресторанчика. С потолка свисал конический светильник: по деревянным балкам были развешаны папоротники. Было пять тридцать – слишком рано для обеденного столпотворения, но с приближением этого радостного часа народу все прибывало: хакеры при галстуках, агенты по продаже недвижимости. Крупная блондинка восседала на своем обычном месте за стойкой бара. Ей можно было дать по крайней мере лет на десять меньше, если бы не сигарета во рту и не оглушительный смех. По ресторану разносился запах фрижоле и фажита; блюда, изобретенные мексиканскими крестьянами, продавались здесь по ценам, превосходящим все их мечты.
Фонг пила скотч, Джон потягивал бурбон. Еда стояла нетронутой.
– Все изменилось с тех пор, как я жила здесь ребенком, – сказала Фонг.
– Ты выросла здесь? – поинтересовался Джон.
– Нет, я попала сюда уже довольно большой. Последние классы школы. Когда мама уже серьезно болела, папа перевелся сюда – ради нас обеих.
– Тебя звали ФЛ – фифа из Лэнгли?
– Официальная формулировка гласила, что отец «прикомандирован к штату посольства». Я вовсе не фифа из Лэнгли и не дитя шпиона.
– Они дразнили тебя так?
– У меня было много прозвищ. Крутая. Пижонка. Сирота.
– Здесь?
– Не столько здесь, сколько в Лондоне, – здесь не столь сильные предрассудки, а в начальной школе были те еще забияки, и доходило до смертного боя.
– Где было лучше всего?
– Почти везде было замечательно. Рим. Африка. Несколько раз мы ездили вдвоем, мама и я, независимо от того, куда в это время направляли папу. Париж…
– Я люблю Париж.
– Я тоже. Прекрасно побывать там в юности, – она улыбнулась. – Я была предоставлена самой себе, папа…
Она горестно вздохнула.
– Я провела год в Швеции, училась в шведской школе-интернате. Швеция – это опыт рассудительности. Нейтралитет, граничащий с безразличием, и в каждой семье армейский пулемет под кроватью главы семейства.
– Сколько тебе было, когда они удочерили тебя?
– Не меньше четырех – по крайней мере, мы так считали. В Сайгоне в шестьдесят седьмом весь центр был в руинах. У монахинь была вера, но не было картотеки. Папа рассказывал, что когда они с мамой пришли в сиротский приют, то заметили ребенка, который стоял в стороне, сжимая кулаки. Я была очень зла на него, у меня не было причин злиться на него, просто он был… Я никогда не могла забыть, что он, и мама тоже, хотя она оставила управление сразу после того, как они взяли меня, я имею в виду… что ЦРУ, черт возьми, что они начали войну, которая убила моих… моих настоящих родителей!
– Каждый несет свою долю ответственности…
– Я понимаю это, – сказала она. – Но то, что ты понимаешь умом, и то, что ты чувствуешь сердцем, и то, что по ночам нашептывает твой шкаф… это все приводит к такой путанице. Особенно когда ты молод. Ты можешь много всякого натворить. Наговорить всякой чепухи.
Она высморкалась в салфетку. Джон потягивал свой бурбон, давая Фонг отдохнуть от его внимательного взгляда.
– Он когда-нибудь рассказывал обо мне? – спросила она.
– Он никогда не терял бдительности, – сказал Джон, наблюдая за ней.
– Лучший комплимент для шпиона. Вы обожаете из всего делать секреты. Даже в США он оставался бульдогом-оперативником. А как насчет тебя? – помолчав, спросила она.
– Представитель при конгрессе, – ответил Джон.
– Думаешь, ФЛ купится на твою легенду?
– Я работал в оперативном отделе, – признался Джон.
