— Когда моя голова перестанет быть наковальней для кузнеца, мы снова испробуем это, — пробормотал он с едва заметной лукавой усмешкой.
Она оглянулась и увидела, что он за ней наблюдает, как наблюдает кот за мышью, которую уже поймал, — по-хозяйски, с ленивым предвкушением.
Это ее отрезвило, как будто он плеснул холодной водой ей в лицо. Он ничего не знал о ее положении, и, судя по выражению его лица, ему это было безразлично. Распутник.
А она — глупенькая мечтательница...
— И как скоро это произойдет? — спросила она.
— Я очень надеюсь, что это будет скоро.
— Скорее бы.
— Скорее бы? — переспросил он, улыбнувшись еще шире.
— Да. Потому что как только ваша голова перестанет служить наковальней для кузнеца, — милым голоском сказала она,— вы покинете этот дом.
На какое-то мгновение самодовольное выражение исчезло с его лица, но он моментально овладел собой.
— Не могу. Куда я пойду? Не забудьте, что я ничего не помню.
Его жалобное выражение лица было явно притворным, а тон таким уверенным, что это помогло ей проявить твердость.
— Куда вы пойдете? — отозвалась она. — Конечно, в такое место в приходе, где с распростертыми объятиями встречают любую бедненькую, заблудшую душу.
Он поморгал глазами.
— Не может быть, чтобы вы меня отправили в работный дом.
— Конечно, нет. У вас много денег. Вы переселитесь в дом викария.
Его брови сошлись на переносице.
— К этому старому пустозвону? Ни за что!
— Не поедете? — удивилась она.
— Нет. Я не терплю пустозвонов.
— Очень странно. Но, боюсь, это совсем не относится к делу. Как только вы сможете передвигаться, я отберу у вас свою кровать.
— Кровать вас ждет не дождется. Разве я не достаточно ясно это сказал?
— Наоборот, и поэтому...
Она остановилась недоговорив. Она не собиралась ничего обсуждать с ним.
Он откинулся на подушки, заложив за голову руки, и улыбнулся:
— Вам понравилось то, что происходило в постели, и вы боитесь, что в следующий раз будете не в силах остановиться.
Ну что ж, конечно, она боялась. Она была всего лишь человеком, не так ли? Даже сейчас ее тело требовало, чтобы она прыгнула назад в постель и позволила ему закончить то, что они начали, но она — слава Богу! — уже вернулась в холодный реальный мир.
— Вздор, — сказала она. — Как только вас можно будет перевозить, вы переедете к викарию. Я так решила. А теперь мне нужно посмотреть, готовы ли дети отправиться на уроки...
— Ох-х!
Он вдруг застонал и согнулся пополам.
— Что?
Она торопливо подошла к постели. Его лицо сморщилось от боли.
— Кажется, у меня рецидив болезни.
Она подавила улыбку.
— Вы невыносимы. Но вам не удастся заставить меня изменить решение.
Он испустил еще один эффектный стон, но в глазах его плясали озорные искорки.
— Не выношу священнослужителей. От викариев у меня начинается головокружение, от священников — сильное сердцебиение, а от епископов разливается желчь, — сказал он, потом добавил неубедительно слабым голосом: — Я могу застрять здесь на многие недели...
— В таком случае я позову викария, чтобы он с вами побеседовал, — сказала она и, задернув занавески, ушла в буфетную.
Его голос долетел до нее и туда.
— Пусть лучше не приходит ко мне. Вчера он абсолютно недружелюбно ткнул меня пальцем под ребро. Если он сделает это еще раз, я стукну его и не посмотрю, что он священнослужитель.
Мэдди усмехнулась. Нет, он все-таки дьявол. Она поставила вариться овсяную кашу, умылась, оделась и отправилась наверх будить детей.
— Можно я отнесу мистеру Райдеру его завтрак? — спросила Джейн, когда каша была готова.
— Ты делала это в прошлый раз, — прервала ее Сьюзен. — Теперь моя очередь.
— Завтрак отнесу я, — сказал Джон. — Я уверен, что он предпочтет, чтобы мужчина...
— Вы можете сделать это все вместе, — прервала их Мэдди, подавив ссору в зародыше. — Джейн возьмет поднос с кашей; Сьюзен — мед. Генри отнесет кружку с молоком, а Джон напоит его отваром ивовой коры. Скажи мистеру Райдеру, что он может добавить меда, если покажется слишком горько.
— Как это ни удивительно, мистер Райдер может слышать сквозь задернутые занавески, — послышался глубокий голос.
— Я тоже хочу отнести что-нибудь, — заявила Люси.
— Да, конечно. Можешь взять его салфетку, — сказала Мэдди, и малышка с важным видом направилась к кровати, держа одной рукой салфетку, а другой волоча стул, чтобы взобраться на него.
Мэдди ждала, когда дети перестанут суетиться вокруг него и вернутся за стол. Их он так же обворожил, как и ее. Он чертовски обаятелен. Перед таким просто невозможно устоять. Но ей придется.
Хотя даже тогда, когда он находился без сознания, ее к нему влекло.
Она вообще его не знала. Не знала, что у него глаза синее, чем вечернее летнее небо, что его глаза умеют поддразнивать и что в них танцуют озорные смешинки; не знала, что они могут неожиданно темнеть как ночь.
Однако она спала, прижавшись к нему по ночам, и чувствовала себя — вопреки всякой логике — защищенной, несмотря на то что он был незнаком ей.
Более того, она признавала, что будет чувствовать себя в безопасности рядом с ним и после того, как он придет в себя. Потому что он джентльмен.
Но это какое-то безумие. Теперь он опаснее, чем когда-либо.
Хотя кто мог бы заподозрить опасность, наблюдая, как он с серьезным видом разговаривает с двумя мальчишками, позволяя им рассказывать ему такие вещи о лошадях, которые он наверняка знал всю жизнь, и не показывая при этом, что он устал, или ему стало скучно, или у него начались боли?
Но он вел себя именно так. Опасность заключалась в том, как он с улыбкой благодарил Джейн или Сьюзен за то, что принесли чашку или взяли тарелку, давая девочкам почувствовать, что они нужны, что их поведение одобряют.
Люси обращалась с ним совсем по-хозяйски, уверенная в том, что ее поцелуй разбудил его. И хотя было ясно, что у него нет опыта обращения с детьми, он не оспаривал ее детские представления, он относился к ним серьезно, заставляя малышку сиять от гордости.
Прежде она не знала, что он за человек.
Она не знает этого и сейчас, тем не менее понимает, что он не принадлежит к ее миру.
У него отличные манеры. Он галантен, забавен и красив.
Одним словом, опасен.
Это соблазн, сказка об очаровательном принце, напомнила она себе. Женщины имеют фатальную тенденцию видеть романтику там, где ее нет и в помине. Именно поэтому бабушка заставила Рауля ждать целых два года... Она защищалась от собственных романтических иллюзий.
Ей нужно, чтобы он ушел. Ее жизнь будет не такой волнующей, зато ее сердце будет в большей безопасности.
