когда монастырь был еще беден. Может быть также, что автор жития нашел для себя полезным несколько сгустить краски относительно бедности монастыря при жизни Феодосия.
Села в качестве базы существования феодалов в XI в. настолько были обычным явлением, настолько ценились землевладельцами, что лишение их приравнивалось, как мы уже видели, к потере источника жизни; иногда это бедствие сравнивается с бедствием потери любимых детей. Феодосии выразил эту мысль совершенно отчетливо: когда ему грозило заточение, он был совершенно спокоен и мотивировал свое состояние духа тем, что у него нет сильных привязанностей в мире ('еда ли детей отлучение или сел опечалует мя').
В рассказе о Печерском монастыре говорится о пожаловании монастырю князем Изяславом горы в то время, когда села у монастыря уже были; находим также известие о даче боярином Ефремом сел в монастырь.
Итак, для XI в. мы имеем достаточно убедительные сведения о церковном землевладении. Факты того же рода от XII в. значительно обильнее.
В, 1128–1132 гг. кн. Всеволод Владимирович пожаловал Юрьеву монастырю село 'Буйце' 'с данью, вирами и продажами'.[161] Смоленский князь Ростислав Мстиславович дал в 1150 г. несколько сел Смоленской епископии.[162] Князь Ярополк в 1158 г. дал в монастырь волости Небльскую, Деревскую и Лучскую, а дочь его завещала туда же 5 сел с челядью.[163] Кн. Андрей Боголюбский заложил церковь во Владимире, между прочими дарами пожаловал ей 'слободы, купленные с даньми и села лепшая',[164] в 1192 г. Варлаам Хутынский дал 'св. Спасу землю, огород, ловища и пожни'.[165]
Все эти факты, число которых можно несколько и умножить, говорят с несомненностью о том, что князья, бояре, церковь, т. е. правящие верхи славянского и не славянского общества, объединенного в X– XI вв. под гегемонией Киева, были связаны с землей, хотя богатели далеко не всегда от земли. Но, тем не менее, именно землевладение становилось все более и более важной базой, выделявшей эти верхи из массы; оно же давало возможность и иных всяких приобретений. Дальнейший рост землевладения шел по линии укрупнения землевладения, увеличения числа землевладельцев и изменения формы земельной докапиталистической ренты. В этом отношении XIII–XIV вв., конечно, сильно отличаются от X–XI. Меняется также и характер хозяйства и место земли в системе этого 'хозяйства. Мы, нисколько не отрицая эволюции в этой области и всемерно ее подчеркивая, сейчас говорим лишь о фактах более ранних, с которыми не считаться нельзя.
Землю покупают, дарят, меняют. Она представляет несомненную ценность. И это обстоятельство нельзя забывать, несмотря на весь блеск золота, шелков, драгоценных камней и других 'сокровищ', хранимых в кладовых у 'сильных мира сего'. В этом случае неизбежно приходят на память слова немецких послов, прибывших в 1075 г. к кн. Святославу, приведенные летописцем, правда, со специальным назначением, но тем не менее весьма характерные. Он 'величался', показывая им свое богатство. 'Они же видевше бесчисленное множество злата и серебра и паволоки реша: се ни в что же есть, се бо лежит мертво, сего суть кметье лучше; мужи бо се доищут и больше сего'.[166] Пусть они этого на самом деле и не говорили, пусть летописец сам вложил эти слова им в уста для того, чтобы удобнее сделать свой собственный вывод о предпочтительной ценности дружины, — все равно мысль высказана верная и для того времени весьма характерная. Все эти сокровища действительно лежали втуне. Земельная докапиталистическая рента выла скромнее, но зато надежнее мертвых сокровищ, потому что ей принадлежало будущее. Сельское хозяйство мелкого производителя и эксплуатация этого последнего крупным землевладельцем во всяком случае были фактом ведущим уже и тогда.
Однако не нужно думать, что в XI в. княжеская, церковная или боярская вотчины уже успели приобрести тот хорошо знакомый нам образец вотчины, который мы имеем в XV в. в писцовых новгородских книгах, в духовных завещаниях князей и бояр[167] в договоре Юрьева монастыря с крестьянами Робичинской волости [168] и других наших источников XIV–XV вв.
Так думать было бы большой ошибкой.
Вотчина XI в. отличается от вотчины XV в. и своей организацией, и характером зависимости непосредственных производителей, работающих на своего хозяина-вотчинника, и формой земельной докапиталистической ренты, взимаемой с зависимых от вотчинника людей, и, наконец, своим хозяйственным и политическим значением.
От XI до XV в. вотчина в своем развитии прошла большой путь, по-видимому, не меньший, чем от момента возникновения частной собственности на землю до XI в., когда она была так ярко запечатлена на страницах 'Правды' детей Ярослава.
2. ОРГАНИЗАЦИЯ КРУПНОЙ ВОТЧИНЫ X–XI вв.
Совещание сыновей Ярослава — Изяслава, Святослава, Всеволода и их мужей, на котором рассматривались вопросы, связанные с княжеской вотчиной, оставило нам материал и для суждения об организации древнерусской вотчины.
Совещание происходило, по-видимому, после смерти Ярослава, т. е. после 1054 г., но когда именно, нам точно не известно, во всяком случае не позднее 1073 г., когда Изяслав был изгнан из Киева.
Мы также можем только догадываться и о причинах, вызвавших это собрание. Однако результаты его налицо. Это так называемая 'Правда' Ярославичей. В 'Пространной Правде' имеются указания, способные пролить некоторый свет на темные стороны интересующего нас совещания князей и их бояр: 'По Ярославе же паки совокупившеся, читаем в 'Пространной Правде', сьшове его — Изяслав, Святослав, Всеволод и мужи их — Коснячко, Перенег, Никифор и отложиша убиение за голову, но кунами ся выкупати, а ино все якоже Ярослав судил, такоже и сынове его уставиша'. Здесь как будто довольно ясно указана главнейшая цель совещания. Она заключалась в том, чтобы пересмотреть систему наказаний и окончательно отменить умирающую месть, и раньше уже поставленную под контроль 'государственной' власти. Эта система действительно была пересмотрена и месть официально ликвидирована. Остальное все, что было при Ярославе, осталось нетронутым и при его детях. Это очень важное замечание. Весь вопрос, к какой части 'Правды' оно относится: к древнейшей ли ее части, которую мы не без основания считаем 'Правдой', данной Ярославом новгородцам, или же не только к ней. Какое бы предположение мы ни высказали, оно будет одинаково гипотетичным. Конечно, 'спокойнее' и 'вернее' оставить просто без ответа поставленный вопрос, но едва ли это будет лучшим выходом из создавшегося положения.
Имеем ли мы право допустить, что у Ярослава тоже были свои имения, где велось сельское хозяйство? Да, имеем. Мы знаем имение Ярослава под Новгородом, село Ракома. Мы знаем, что это не единственное княжое село в Новгородской земле. Несколько более поздние данные (начала XII в.) говорят нам об очень многочисленных княжеских селах, которыми владели новгородские князья в начале XII века и их деды и прадеды несомненно в X в., а может быть и раньше. Княжеское землевладение началось здесь, конечно, не с Ярослава. Мы также знаем, что Ярослав, став киевским князем, застал здесь княжеские замки и села в готовом виде. Мы должны с этими фактами серьезно считаться.
А если у Ярослава были имения, то, несомненно, они были соответственным образом организованы, какие-то люди, несомненно зависимые от вотчинника, здесь работали, подчиняясь, конечно, определенному режиму.
По моему мнению, можно без особых натяжек допустить, что дети Ярослава в этом отношении пошли за отцом, по крайней мере оставили тут все основное, 'якоже Ярослав судил'. Правда, и дети его не были в этом отношении пассивными. Изяслав, например, 'судил' убийц своего старшего конюха, которого убили дорогобужцы. Это было до совещания князей, и, несомненно, говорит о том, что поблизости к Дорогобужу, если не в нем самом, у Изя-слава было имение.
Таким образом, мы как будто получаем некоторую ориентировку относительно времени, отображенного в 'Правде' Ярославичей. Это не только время Ярославичей, но и время Ярослава, т. е. первая половина XI в.
