создавшегося положения и для принятия мер, диктуемых требованиями момента.
Нельзя забывать и того, что вопрос о взаимных отношениях вотчинника и сельской общины касался интересов не только князей, но всех крупных землевладельцев и прежде всего, конечно, бояр, поскольку церковных крупных землевладельцев в это время было еще сравнительно очень немного.
Недаром бояре приняли к руководству и исполнению этот закон, на что власть, естественно, и рассчитывала: интересы у всех феодалов-вотчинников были в основном одинаковы.
В 'Пространной Правде' совсем не случайно на полях перечня личного состава княжеской вотчины (значительно расширенного против перечня 'Правды' Ярославичей), очевидно, какой-то 'юрист' приписал: 'Такоже и за бояреск', т. е., что все штрафы, положенные за убийство вотчинных княжеских слуг распространяются и на вотчины боярские. Иначе и быть не могло, так как перед всеми вотчинниками стояли одни и те же важнейшие задачи.
Первое впечатление от 'Правды' Ярославичей, как, впрочем, и от 'Пространной Правды' получается такое, что изображаемый в ней хозяин вотчины с сонмом своих слуг разных рангов и положений, собственник земли, угодий, двора, рабов, домашнего скота и птицы, владелец своих крепостных, обеспокоенный возможностью, убийств и краж, стремится найти защиту в системе серьезных наказаний, положенных за каждую из категорий деяний, направленных против его прав. Это впечатление нас не обманывает. Действительно 'Правды' защищают вотчинника-феодала от всевозможных — покушений на его слуг, на его землю, коней, волов, рабов, рабынь, крестьян, уток, кур, собак, ястребов, соколов и пр. От кого же приходилось защищаться феодалу-вотчиннику? Сосед, такой же феодал-вотчинник, едва ли станет красть голубя, курицу или утку, не станет запахивать межу княжеского или боярского поля. Он может явиться с вооруженной дружиной, сжечь имение и увезти отсюда все наиболее ценное. С ним и расправа будет такая же: вооруженный наезд со всеми вытекающими отсюда следствиями. 'Правда' Ярославичей, вырабатывая меры защиты, не об этой опасности говорит. Она видит опасность от населения соседних сел и деревень, враждебно настроенных к прочно осевшему в своем укрепленном гнезде крупному землевладельцу.
Население сел и деревень действительно прекрасно знало, что значит это соседство и, где только могло, старалось предупредить внедрение в свою среду богатого землевладельца. Жития святых наполнены этими протестами. Окрестные крестьяне позднее, с усилением церковного землевладения, не раз заявляли отдельным старцам, строителям монастырей: 'почто в нашей земле построил еси монастырь, или хощеши землями и селами нашими обладати?' [170]
Недаром Даниил Заточник, размышляя о бедности и нищете, вспоминает царя Соломона, который в передаче Даниила говорит: 'богатства и убожества не дай же ми, господи: обогатев восприму гордость и буесть, а во убожестве помышляю на татьбу и на разбой…'
'Татьба и рэзбой' в терминологии Даниила это ответ бедного человека на насилие богатого.
Недаром тот же Даниил Заточник давал характерный совет 'не держи села близ княжа села: тиун бо его яко огнь трепетицею накладен, а рядовичи его яко же искры. Аще от огня устереже-шися, но от искры не можешь устрещися…'
Это несомненная картина с натуры, ценная для нас своей непосредственностью. Без прикрас и условностей, под видом шутки, Даниил Заточник преподносит нам полные реального смысла афоризмы, прекрасно характеризующие его время.
О крупной вотчине можно было бы сказать гораздо больше, если не ограничиваться рамками, поставленными мною в начале этой главы. Я умышленно не хотел выходить за пределы 'Правды' Ярославичей (ссылка на Даниила Заточника — это только небольшой комментарий к 'Правде' Ярославичей), чтобы у читателя могло сложиться впечатление о том богатом материале, который дает нам. эта 'Правда' о вотчине и именно о княжеской и об ее окружении.
Мне кажется, что цель моя достигнута.
Но этого мало.
Нам необходимо углубить наблюдения над отдельными наиболее интересными сторонами в жизни вотчины (и не только княжеской) — и выйти за искусственно поставленные нами границы как в привлечении исторических источников, так и в отношении хронологического охвата предмета исследования.
Чтобы проследить историю вотчины, а поскольку она является весьма показательной ячейкой, говорящей о стадиальном состоянии данного общества, то, следовательно, и эволюцию общественных отношений определенного периода, нам необходимо остановиться на изучении положения в вотчине непосредственных производителей, своим трудом обслуживающих вотчину, т. е., другими словами, мы должны перейти к вопросу об эволюции земельной докапиталистической ренты.
Для барского хозяйства IX–XI вв., несмотря на то, что в течение трех веков оно не оставалось без изменений, все же характерным является наличие челяди, работающей на своего хозяина под непосредственным наблюдением его самого или его уполномоченного.
Термин челядь хорошо известен нашим древним памятникам. Потом он исчезает (упоминается очень редко и уже в другом значении). Уже один этот факт говорит нам о. том, что общественное явление, обозначаемое этим термином, архаично и связано с древнейшим общественным строем нашей страны. Однако этот важный предмет до сих пор не получил еще надлежащего освещения.
Обычно историки не останавливались на изучении этого термина, предполагая, что он ясен, что челядин — это раб, что челядь — это рабы. Впрочем, имеются и исключения. И. А. Линниченко, например, в 1894 г. высказал по этому предмету следующее мнение: '.. название 'челядь'… употребляется в галицко- волын-ской летописи для обозначения низшего класса населения вообще. Что названием челядь обозначалось не одно только несвободное население, а крестьянское сословие вообще, видно из договоров русских князей с польскими не воевать челяди и из многих других мест летописи'.[171]
Высказывался в том же смысле по этому предмету С. В. Юшков.[172] В предыдущем издании настоящей книги я посвятил этому предмету главу, на которую С. В. Бахрушин ответил своими соображениями. Основной его вывод заключался в том, что 'первоначально словом.'челядь' обозначалось рабское состояние', а 'в более позднее время… под челядью подразумевалось не только рабское состояние, но и полусвободное население феодальной вотчины'. [173]
Боюсь, что С. В. Бахрушин недооценил того, что в древнейший период термин 'челядь' вполне соответствует латинскому термину familia. A familia — это не только рабы.
Во всяком случае, поскольку до сих пор никто не разобрал моих аргументов и не опроверг моего толкования термина 'челядь', я позволяю себе оставить главу о челяди в основном в прежнем виде.
Этот термин знают и летописи, и 'Правда Русская', и ряд отдельных документов частноправового и литературного характера, оставленных нам нашей древностью.
Совершенно ясно, что от правильного решения стоящей перед нами задачи зависит очень многое, так как челядь, как бы мы ни понимали этот термин, есть во всяком случае, комплекс рабочей силы, работающий не на себя, а на своих господ-землевладельцев.
Проникнув в содержание этого термина, мы сможем увидеть, кто именно входил в состав этого комплекса, и, может быть, перед нами раскроется то, что до сих пор было покрыто плотной пеленой тумана.
В 'Правдах Русских' мы имеем очень много предметов первостепенной важности, на которых всегда сосредоточивалось внимание исследователей. Конечно, и 'челядин' и 'челядь' всегда относились к важнейшим объектам исследования, но нужно прямо сказать, что те представители старой науки, которые правильно-понимали эти термины, не делали всех вытекающих отсюда выводов; в нашей же современной науке, как мы видели, этим термином, занимались очень немногие: одни не могли, другие не успели или не сумели использовать одно из наиболее ответственных и содержательных понятий, которыми так часто оперировала в определенный период наша древность. В дальнейшем я вернусь к разбору литературы вопроса, а сейчас хочу обратиться к нашим источникам.
'Правда Русская' хорошо знает термины 'челядь' и 'челядин'. В древнейшей 'Правде' челядина называют две статьи — 11 и 16: 'Аще ли челядин скрыется любо у варяга любо у колбяга, а его за 3 дня не выведуть, а познають и в третий день, то изымати ему свой челядин, а 3 гривне за обиду' (11). 'Аще кто
