князь и по повеленью от великого князя нашего и от всех, иже под рукой его сущих Руси', '…да любим друг друга (византийцы и Русь) от всея душа и изволенья и не вдадим, елико наше изволение быти от сущих под рукою наших князь светлых никакому же соблазну или вине…',[387] 'Тако же и вы, Греци, да храните таку же любовь к князем нашим светлым Русскым и ко всем иже суть под рукою светлого князя нашего…' [388]
О таких же 'князьях', зависимых от киевского князя Игоря, говорит и договор 945 года: послы и гости были посланы в Грецию 'от Игоря, великого князя русского, и от всякоя княжия и от всех людии Русския земля'. А несколькими строками ниже о том же посольстве договор выражается несколько иначе: 'И великий князь наш Игорь и князи и боляре его и людье вси рустии послаша ны к Роману и к Костянтину и к Стефану, к великим царям греческим, сотворити любовь с самеми цесари и со всем болярством и со всеми людьми греческими на вся лета, дондеже сияет солнце и весь мир стоит'.
И дальше в том же договоре упоминаются бояре Игоревы. 'А великий князь русский и боляре его да посылают в Греки к великим цесарем греческим корабли, елико хотять, сослыисгостьми'… Двусторонняя присяга на договоре должна была служить гарантией его выполнения: русская делегация присягала на том, '…яже суть написана на харатьи сей хранити от Игоря и от всех боляр и от всех людей от страны Рускыя в прочая лета и во ину. Аще ли же кто от князь или от людий русских ли хрестеян или нехрестеян преступит се, еже написано на харатьи сей, будеть достоин своим оружием умрети…' [389]
То же имеем и в договоре кн. Святослава 972 года. Князь Святослав заключает договор. Он говорит за себя и за тех, кто находится под его рукою, 'иже суть подо мною Русь, боляре и прочий'. Клянется он не один: '…кляхся ко цесарем греческим и со мною боляре и Русь вся… Аще ли тех семех преже реченых не сохраним, аз же и со мною и подо мною, да имеем клятву от бога, в его же веруем, в Перуна и в Волоса, скотья бога…' Характерно, что в договоре Святослава князья уже не упоминаются, а называются только бояре.
С. М. Соловьев по этому же поводу замечает: 'Князьями никогда не называются простые мужи, но всегда только члены владетельных родов'. Но тут же С. М. Соловьев высказывает ни на чем не основанное положение, что эти князья, о которых говорят договоры, есть 'родичи' киевского князя. Впрочем, он тут же и прибавляет: 'об отношениях этих родичей к князьям мы ничего не знаем'. [390] Поиски 'родичей' увлекли нашего крупнейшего историка на ложный путь и не позволили ему видеть того, что было на самом деле.
Едва ли не правильнее будет признать в этих князьях с несколько разукрашенными византийской терминологией титулами местных князей, которых систематически подчиняли себе, а потом и истребляли киевские князья. Когда писалась летопись, имена многих из этих князей уже были забыты, имена других летописец не счел нужным называть, поскольку у него была вполне определенная задача изобразить в наиболее привлекательном виде историю князей Рюриковской династии, несомненно, враждебной всем другим княжеским ветвям: мы знаем, как беспощадно расправились Рюриковичи с непокорными им местными князьями. Никаких 'родовых' междукняжеских отношений здесь мы не видим. Впрочем, и сам С. М. Соловьев, самый ярый защитник 'родовых' междукняжеских отношений, должен был сделать очень существенную оговорку, что 'эти отношения (т. е. отношения киевских князей IX–X вв. к другим, не киевским князьям. — Б. Г.) не были подобны последующим родовым отношениям княжеским, именно уже потому, что родичи (!) Рюрика называются мужами его, что указывает на отношение дружинное, следовательно служебное, а не родовое'.[391]
Если отбросить 'родичей' Рюрика, которые якобы называются 'мужами', как не доказанный, не доказуемый и не нужный даже самому Соловьеву домысел автора, получится формулировка политического строя Киевского государства X в., хотя и не исчерпывающая, но в основном правильная. 'Мужи', сидящие по местам, оказываются в 'служебных' отношениях к киевскому князю. Как мы сейчас увидим, — не только 'мужи', но и князья, ни в каком родстве с Рюриком не состоящие, быть может, лишь за отдельными и очень редкими исключениями.
Договор Игоря 945 года дает нам очень интересные детали, по которым мы можем несколько ближе всмотреться в тогдашние политические отношения.
Мы имеем здесь не только общее место о том, что Игорь 'посла муже своя к Роману' или указание на то, что уполномоченные, явившиеся к византийскому двору были 'посланы от Игоря, великого князя русского и от всякоя княжия и от всех людии Русския земля', но и очень любопытный перечень этих уполномоченных 'слов' и 'купцов'.
В данном случае нам особенно интересны 'слы'. Бросается в глаза их высокое положение в обществе и государстве: они и в договоре стоят на первом месте, имеют золотые печати и право на привилегированное положение в самом Царьграде как высокие представители своей страны. Но и этого мало. Мы имеем здесь совершенно ясные указания, кого именно представляют эти делегаты.
Ивор является послом самого Игоря, великого князя русского. Он стоит на первом месте и выделен особо. Он не смешивается с остальными 'общими силами'. Среди этих последних в порядке их упоминания в договоре идут: Вуефаст — посол Святослава, сына Игорева; далее называется посол жены Игоревен, княгини Ольги, и Игоря, племянника Игорева; еще один представитель другого племянника Игоря — Якуна поставлен ниже. Здесь важно отметить, что послы даже жены Игоря и его сына попали в число 'общих слов', чем подчеркивается особое значение великого князя Киевского, что находится в полном согласии с другими имеющимися в нашем распоряжении источниками. Называются дальше, по-видимому, княжие мужи — бояре и знатные женщины (а может быть, только одна), имевшие своих представителей в этом посольстве — Предслава[392] и жена Улеба Сфандра. Всех мужей названо 20. За ними идут купцы. Их 30. О том, кто эти мужи, мы уже говорили (см. стр. 79–80). Здесь необходимо подчеркнуть их положение при князе и значение в качестве уполномоченных от Киевского княжеского правительства. Это ведь все знать, те самые светлые князья и бояре, о которых так часто говорят договоры. Это те, о которых Святослав в договоре 972 года сказал 'иже со мною' в отличие от других, которые были 'под' ним. Не сами они едут в Византию, а посылают своих людей, людей из своих собственных дворов, приблизительно таких же, какие были у кн. Ольги и кн. Святослава.
Что в договоре 945 года представительство от князей и бояр не случайность, а система, видно из путешествия кн. Ольги в Царь-град и приема ее при дворе византийского императора, описанного Константином Багрянородным. Ольга прибыла в Константинополь не одна, а с племянником, людьми собственного двора (8 человек), представителями кн. Святослава, представителями ('апокрисиарии') русских вельмож — οι αποχρισιαριοι των αρχονρων (20 человек или 22), купцами (43 или 44 человека). У представителей-апокрисиариев 'русской правящей знати' своя собственная свита. Стало быть, это люди не мелкие, представляющие еще более знатных людей. Здесь мы видим по сути дела совершенно тот же принцип, что и в делегации 945 года. Там был особо выделен князь Игорь, тут — княгиня Ольга: она называется в византийских документах гегемоном и архонтиссой руссов, т. е. так, как греки называли наиболее знатных и великих из иностранных гегемонов; [393] выделена она и ценностью подарков, выданных греками всему посольству. Ей подарили 700 милисиариев и золотое блюдо, украшенное драгоценными камнями, между тем как племяннику Ольги, получившему подарок самый ценный по сравнению с другими членами посольства, выдано было только 50 милисиариев, а 'апокрисиарии' русских вельмож получили только по 24 милисиария, а купцы — по 20.[394]
В русском народном эпосе хорошо запомнилась эта черта в политическом строе Киевской Руси.
