Становится понятным, почему у кн. Ольги свой собственный замок Вышгород — свое село Ольжичи ('и есть село ее Ольжичи и доселе'), у Рогнеды — Изяславль. Делается также понятным, для чего дань от древлян была распределена так, что две ее части поступали Киеву, а третья 'ко Вышегороду' (см. стр. 81). Сам летописец объяснил это так: 'бе бо Вышегород град Вользин'. Но все эти сообщения летописи только небольшие куски старой жизни, несомненно, вырванные, так сказать, из контекста. Но и они при сопоставлении их с другими материалами дают нам основание думать, что князья и бояре X в. имели свои дворы и хозяйства, база которых, несомненно, заключалась в земле. В частности, это касается двора и хозяйства Ольги.
В этом аспекте делается понятным во всей конкретности знаменитое место летописи о путешествии кн. Ольги по Деревской и части Новгородской земли.
После окончания войны с древлянами Ольга восстановила дань, наложенную на них прежними князьями в усиленном размере ('и возложи на ня дань тяжку'), а потом решила укрепить за собой древлянскую землю новыми мерами, не довольствуясь той связью, которая через дань устанавливалась обычно победителем. 'И иде Вольга по Деревстей земли с сыном своим и с дружиною, уставляющи уставы и уроки; суть становища ее и ловища'. Те же административно-политические меры она применила и к части Новгородских земель в следующем году (947): '… и устави по Мете повосты и дани (и по Лузе оброки и дани); ловища ея суть по всей земли знаменья и места и повосты, и сани ее стоять в Пле-скове и до сего дне, и по Днепру перевесища и по Десне, и есть село ее Ольжичи и доселе'. (Лаврент. летопись).
В Новгородской I летописи этот текст, особенно в части, касающейся новгородской земли, звучит еще показательнее: 'Иде Ольга к Новугороду и устави по Мете погосты и дань; и ловища ея суть по всей земли и знамение и места по всей земли и погосты; а санки ея стоять во Пьскове и до сего дни; по Днепру перевесища и села, и по Десне есть село ея и доселе'. В Ипатьевской: 'Иде Ольга в Нову-городу и устави по Мете погосты и дань и по Лузе погосты и дань и оброкы; и ловища ея по всей земли, и знамения и места и погосты (и сани ея стоят в Плескове и до сего дне) и по Днепру перевесища и по Десне, и есть село ее Ольжичи и до сего дни'.
Что же, собственно, делает Ольга в Древлянской и Новгородской земле? Мне кажется, она внедряется в толщу местного общества, старается в разных пунктах Древлянской и Новгородской земли создать особые хозяйственно-административные пункты, поручаемые в управление своим людям, долженствовавшим выполнять в то же время и задачи политические — укрепление власти Киевского князя на местах.
Стоит ближе всмотреться в вышеприведенное сообщение летописи, чтобы основной его смысл сделался ясен.
Летописец повествует в только что процитированном тексте о двух моментах: один прошлый, связанный с непосредственной деятельностью Ольги, второй современный, доживший до времени писания 'Повести временных лет', т. е. до середины XI в. Первый момент для Деревской земли выражен летописцем так: 'И иде Вольга… уставляющи уставы и уроки'; в I Новгородской — 'и устави по Мете повосты и дани и по Лузе оброки и дани'. Что же из этого вышло? В Деревской земле: 'суть становища ее и ловища', а в Новгородской 'ловища ее суть по всей земли, знамения и места и повосты. И сани ее стоять в Плескове и до сего дне, и по Днепру перевесища, и села по Десне, и есть село ее Ольжичи и доселе'. Летописец даже несколько вынужден был расширить территорию деятельности киевского князя (может быть уже и не Ольги даже), включив Днепр и Десну (где стояли Ольжичи), прихватив для своих итогов по аналогии следы работы и других князей.
Причем тут сани? Я думаю, что сани — это вещественное доказательство (предмет материальной культуры) того, что Ольга ездила по Новгородской земле. Сани эти берегли в Пскове подобно тому, как в Ленинграде бережется ботик Петра, в Новгороде — баржа Екатерины II и т. п. Ольга ездила в этих санях. Летописец: это хорошо знал или крепко в это верил. Он использовал этот факт в своих целях. Дальше остались от времен Ольги 'по всей земле' Новгородской — ловища, знаменья, места, повосты, а по Деревской земле становища и ловища, по Днепру и Десне — перевесища и села.
Летописец понимает, что он пишет о прошлом, связывая его, однако, с настоящим, и поэтому в заключение опять прибегает к доказательству: 'и есть село ее Ольжичи и доселе'. Но ведь Ольга 'сел' как будто и не устраивала! По крайней мере, летописец об этом выше ничего не говорил. Вот тут-то и необходимо присмотреться ближе к тому, что делала здесь Ольга. Начнем с самого простого — с 'погостов' (повосты). Конечно, Ольга их не устраивала, так как она их застала давно существующими. Не в этом суть. Летописец говорит совсем о другом. Ему нужно сказать, что Ольга известную часть погостов взяла на себя, освоила их. В состав погостов входили и села. И вот в доказательство того, что это так и было, летописец приводит факт их наличия уже в его время. Более убедительного доказательства он не смог привести, да и едва ли это было нужно.
Но кроме погостов и входящих в них сел, Ольга брала на себя и 'места'. Что это за места? На этот вопрос, мне кажется, удачно отвечает И. И. Срезневский. 'Не один раз находим в наших древних сказаниях, — пишет он, —
Основная мысль, заключенная в вышеприведенном тексте летописи, это освоение Киевским князем земель населенных и ненаселенных на периферии государственной территории.
Обращаю внимание еще на одно место того же текста: Ольга 'ездит по Деревской земле 'уставляющи уставы и уроки', 'уставляет' она и по Мете и Луге. Уставы эти, по-видимому, главным образом сводились к определению повинностей населения по отношению к Киеву и киевскому князю, практическому осуществлению чего и служили княжеские места, погосты и села. Вспомним 'Правду' Ярославичей с ее изображением княжеского имения, где огнищанин, подъездной (ездовой), вирник едва ли замыкаются в своей деятельности границами княжеской вотчины.
Уставы и уроки нам очень хорошо известны по 'Правде Русской': 'Уставлена была Правда Русской земли', известны 'уроки смердам, оже платят князю продажу', уроки о скоте, уроки ротные, мостовые, железные, городнии и др.
Я думаю, мы имеем полное основание привести здесь и аналогичный факт из времен Ярослава Мудрого. По отношению к Ростово-Суздальской земле он вел, по-видимому, ту же политику, что и его не очень далекие предки по отношению к Древлянской земле и бассейнам Меты и Луги. В IV Новгородской летописи отмечен факт: Ярослав в 1024 г. ездил по Ростово-Суздальской земле и 'устави ту землю'.
В связи с таким пониманием деятельности Ольги стоит и наше отношение к другим документам и, как мне кажется, прежде всего к мало изученному уставу Новгородского князя Святослава Ольговича 1137 г. Из его содержания и из заголовка видно, что новгородский храм св. Софии, по-видимому, со времен его построения содержался из средств княжеского двора,[397] что Святослав Ольгович застал здесь уже хорошо налаженный порядок содержания княжеского храма. Приехавший с юга князь в 'Уставе' своем пишет: 'А зде в Новегороде, что есть десятина от даний, обретох уряжено преже мене бывшими князи'. То, что он застал здесь, его не удовлетворило, и он решил произвести реформу: вместо неопределенной и по-видимому слишком большой суммы поступлений от княжеских вир и продаж, поступавших из его двора в пользу св. Софии, он решил выдавать св. Софии определенную сумму в 100 гривен новых кун из Онежских земель, управляемых его уполномоченным (домажирич из Онега).[398] И только если у Онежского домажирича не хватит средств выплатить всю сумму, то 20 гривен князь обещает выплачивать попрежнему из своей казны. Далее идет перечень отдельных погостов и мест, расположенных к северу до самого моря, с которых князь решил отдавать св. Софии десятую часть своих даней: 'в Онеге на Волдутове погосте 2 сорочка, на Тудорове погосте 2 сорочка, на Ивани погосте с даром 3 сорочка и т. д.'.[399] Обращаю внимание на то, что часть имен географических в этом перечне происходит от имен личных, которые, по моему мнению, надо относить к лицам, возвышавшимся над массой, может быть даже к прежним собственникам этих мест, теперь входящих в состав владений новгородского князя Святослава, получившего ее после изгнания Всеволода.
