– Командир корабля лейтенант Ночкин.
– Так вот, товарищ лейтенант, я вас спрашиваю: почему задерживаете рейс?
Летчик снова обмяк в своем комбинезоне и задумчиво сказал:
– Погоды не дают.
– Ерунда! Я справлялся на метео: погода есть. В чем дело?
Лейтенант Ночкин указал трубкой на Лиду Ромнич:
– Членов семейства на борт не беру. Не имею права.
– Что за бред! Это не член семейства, а конструктор боевых частей. Конструктор Ромнич. Неужели не знаете? Эту женщину во всем Союзе знают.
– Не знаю, – сказал Ночкин. – Все равно – женщина. С женщиной на борту не полечу. Пока не будет специального распоряжения.
– Так она же внесена в полетный лист! Смотрите, под номером пять Ромнич Л.К.
– Мало ли что внесена. В полетный лист и кошку внести можно.
Ночкин стукнул трубкой по колену, отвернулся и пошел к небольшой двустворчатой будке, ярко сверкавшей на солнце свежими буквами 'М' и 'Ж'. Не туда же за ним идти? Скворцов вернулся к ожидающим.
– Что там за задержка? – спросил генерал.
– Командир корабля лейтенант Ночкин отказывается брать женщину на борт.
– А разве с нами женщина?
– В некотором роде. Ромнич, конструктор боевых частей.
– Вот уж истинно сказано, – съязвил Чехардин, – 'где кончается порядок, начинается авиация'. На вашем месте поставил бы я этого Ночкина по стойке 'смирно', по уставу, как положено стоять перед старшим по званию...
– Нет, – возразил Скворцов, – это, знаете, не в духе наших авиационных традиций. Устав уставом, а командир корабля при всех обстоятельствах персона грата. На него словно бы устав не распространяется... Впрочем... Поговорили бы вы с ним, товарищ генерал!
– А я чем могу помочь?
– Все-таки генеральские погоны...
– Ну, ладно уж. Иверскую подняли, – сказал генерал, вставая, и двинулся в сторону будки.
– Эх, авиация! – опять желчно поддразнил Чехардин. – Это даже у Теркина отмечено: 'Лишь в согласье все подряд авиацию бранят...'
– К сожалению, на пушке не полетишь.
– Что верно, то верно.
– Вот увидите, генерал Сиверс его уговорит.
Тем временем лейтенант Ночкин уже возвращался из будки. Генерал Сиверс подошел к нему. Ночкин вытянулся, держа трубку у колена.
– Здравия желаю, товарищ генерал.
– Здравствуйте. Если не ошибаюсь, лейтенант Ночкин?
– Так точно, товарищ генерал.
– А это что у вас, лейтенант Ночкин? – спросил генерал Сиверс, указывая тонким, ехидно искривленным пальцем на самолет.
– Самолет, товарищ генерал.
– А, самолет? А я думал – летучий мужской нужник.
– Какой нужник, товарищ генерал?
– Мужской. Знаете? 'М' и 'Ж'. Напрасно вы на дверце своего самолета не изобразили 'М'. Было бы куда проще.
– Я вас не понимаю, товарищ генерал, – мучаясь, сказал Ночкин. – Это самолет, а не нужник.
– Нет, видимо, зрение вас обманывает, и это именно нужник.
Ночкин стоял, мрачно уставившись в землю.
– Вы шутите, товарищ генерал?
– Что вы, это не я шучу. Это шутка великого математика Давида Гильберта. Слыхали про такого?
– Никак нет, товарищ генерал!
– Ну, вот, – горестно вздохнул Сиверс. – Придется мне заняться вашим образованием. Слушайте. В прошлом столетии знаменитая женщина-математик Эмми Нетер, ранга нашей Софьи Ковалевской... тоже не слыхали?
– Никак нет, товарищ генерал.
– Эх вы! Так вот, когда Эмми Нетер баллотировалась в профессора Геттингенского университета, ученые мужи вашего типа отклонили ее кандидатуру: она-де женщина, а членом университетского сената женщина быть не может. Узнаете аргументацию, а?
– Так точно, товарищ генерал.
– И тогда великий математик Давид Гильберт, о котором вы никогда не слыхали, что не мешает ему быть великим, задал вопрос председательствующему. – Тут генерал быстро и отчетливо произнес несколько слов по-немецки. – Вы меня поняли, лейтенант Ночкин?
– Никак нет, товарищ генерал. Английский с школы не повторял, подзабыл.
– К вашему сведению, это был не английский, а немецкий, и означало это следующее: 'А что, сенат разве баня, что в него нет хода женщинам?' Не правда ли, остроумно?
– Так точно, товарищ генерал.
– Ну, а теперь, вооруженный передовой теорией, я полагаю, вы полетите с женщиной на борту?
– Полечу. Извиняюсь, товарищ генерал.
– Кстати, усвойте, лейтенант Ночкин, поборник патриархата: говорить 'извиняюсь' невежливо. Это значит: 'извиняю себя', 'снимаю с себя вину'. Люди воспитанные говорят: 'Извините' или 'Извините, пожалуйста', а по уставу: 'Виноват'. Поняли?
– Понял. Извиняюсь, товарищ генерал. Разрешите идти?
– Что ж делать с вами. Идите.
Ночкин лихо повернулся через левое плечо и направился к самолету. Генерал Сиверс вернулся на площадку для курения.
– Ну как, товарищ генерал?
– Все в порядке – полетит. В таких случаях лучше всего поразить воображение.
– Спасибо, выручили, товарищ генерал.
– Не стоит благодарности.
Началась погрузка в самолет. Ящики осторожно вносили по трапу.
– Не кантуй! – орал Теткин. – Я тебе покантую!
Лида Ромнич стояла рядом и с величайшим страданием глядела на ящики. Тут только Сиверс заметил, какие у нее большие серые, какие печальные глаза. И не так уж она дурна, как показалась ему с первого взгляда. Только очень уж худа – до болезненности. На запястье левой руки так и ерзал тонкий ремешок мужских часов. Брюки на ней были смяты под коленками, но и в этих мятых брюках было что-то изящное. Главное, как-то просто стояла она на земле – просто и твердо. 'Какая самодовлеющая женщина', – подумал Скворцов.
Пока шла погрузка, летчик Ночкин в рулевой рубке тихо разговаривал со вторым пилотом, младшим лейтенантом Кудрявцевым.
– А генерал-то Сиверс меня как песочил... И по-английски и по-всякому. Гильберта какого-то приводил, Давида. Ты не знаешь, что за Гильберт?
– Понятия не имею. Давид... Сиверс вообще всякие имена любит. Тяжелый человек. Знаешь, мне что про него Санька Кривцов рассказывал?
– Этот техник с усиками? Фасонщик?
– Ага. Так вот, идет Санька по улице, зимой было дело, на нем, естественно, шапка, и уши от шапки распущены, а не завязаны. Усек? Так вот, идет Санька, а навстречу ему генерал Сиверс. Плясливой такой походкой, даром что генерал. Увидал Саньку и зовет: 'Лейтенант! Сюда!' Санька к нему на полусогнутых – подбежал, вытянулся. А генерал обмахнул его легонечко так перчаткой по ушам и спрашивает: 'Кто вы?
