Лейтенант или Спаниель?' Санька отупел, говорит: 'Я лейтенант, товарищ генерал'. А генерал ему: 'Вот как? А я думал: Спаниель'. И пошел себе. Санька стоит как мешком ударенный. Долго переживал.
Второй пилот стоял задумавшись. Потом спросил:
– А кто такой 'спаниель'?
– Какой-то иностранный ученый.
– А я думал – собака.
– Я тоже сперва так подумал. Потом соображаю – нет. Намек какой-то в этом слове был.
Ночкин почесал за ухом и сказал:
– Мало еще у нас с этим низкопоклонством борются, Мало. Я бы еще боролся.
Кудрявцев издал согласное ворчание.
Самолет, оторвавшись от земли, с натугой набирал высоту. Одна ребристая плоскость круто уходила вверх, другая – вниз. Люди скользили по металлическим сиденьям откидных скамеек. В круглых окошках- иллюминаторах быстро мельчала удаляющаяся земля. Все на ней становилось маленьким, игрушечным, необыкновенно чистым. По сверкающей нитке шоссе божьей коровкой полз красный автобус. Быстро закладывало уши. Плохо закрепленные ящики, вздрагивая, сползали вбок. От громкого рева двигателей все тряслось, вибрировало.
– Экая консервная банка, – заметил Теткин. – Так и дребезжит: дзы, дзы.
– Это же не пассажирская машина, – возразил ему длинношеий, длинноногий молодой человек с темными преданными глазами, похожий на мальчика-переростка. – Машина строгая, военная, один металл.
– Эх, Ваня-Маня, а я и не знал! Спасибо надоумил! – засмеялся Теткин.
Ваня Манин работал в седьмом институте и был известен тем, что всегда все всем объяснял. Называли его обычно Ваня-Маня.
– Да, комфортабельной эту машину не назовешь, – солидно сказал пухлый блондин в светло-серой рубашке, похожий на зрелый гриб-дождевик.
– А вы откуда? – дружелюбно спросил Теткин. – Тоже из семерки?
– Нет, я из двадцатого ящика. Инженер Джапаридзе.
– Будем знакомы: Теткин, из КБ Перехватова. А почему вы Джапаридзе?
– Вы имеете в виду мою белокурую внешность? Чисто случайно. Меня отчим усыновил, природный грузин. От рождения я, в сущности, Лютиков, а не Джапаридзе. А как там с условиями?
– Где?
– В этой вашей Лихаревке.
– Ничего. Жить можно.
– Я колбасы твердого копчения захватил.
– Правильно захватили.
Самолет пробил слой облачности и пошел горизонтально. Моторы ревели теперь ровнее, и ящики успокоились.
– Ну как, кончились ваши фокусы с набором высоты? – спросил в пространство генерал Сиверс.
– Так точно, товарищ генерал, – ответил Скворцов.
– Отлично. Теперь можно и соснуть. Спишь – меньше грешишь.
– А мы вам не будем мешать разговорами? – вежливо осведомился Ваня Манин.
– Сделайте одолжение, не стесняйтесь.
Все-таки разговор оборвался.
– Был у меня приятель, Коля Нефедьев, – сказал вдруг генерал Сиверс, не открывая глаз. – Хороший человек, царство небесное, ровно десять лет тому назад погиб – в июле сорок второго. Так вот, Коля очень любил спать и относился к этому делу, можно сказать, профессионально. Называл он это занятие 'сидеть на спине' и особенно любил спать под разговоры... Даже стрельба ему не мешала...
Генерал умолк.
– А дальше? – спросил Теткин.
– Дальше ничего. Это я так рассказал. Просто захотелось вспомнить хорошего человека.
Все замолчали.
Самолет теперь шел спокойно, как утюг, время от времени плавно подныривая и опять выравниваясь. Становилось заметно свежо, металлические сиденья холодили. За бортом – минус тридцать пять.
– Один человек эквивалентен ноль целых три десятых секции отопления, сказал Теткин. – Прошу товарищей дышать.
Майор Скворцов смотрел в окошко. Небесный пейзаж в круглой раме. Ведь сколько он летал, всю жизнь, можно сказать, был при авиации, а все не мог привыкнуть к этой картине, когда самолет летит над облаками, а они освещены солнцем. Край ледяной, фантастический, клубящийся. На горизонте дыбом встают снежные горы. А внизу, под самолетом, облака плавают, как льдины, как шуга на замерзающей воде. Между ними – голубые просветы. А если вглядеться – таинственно в этих просветах становятся видны затянутые дымкой земные подробности: дороги, овраги, леса, поселки. Словно все это утонуло и лежит на дне озера.
– Невидимый град Китеж, – сказал над ухом Скворцова подполковник Чехардин.
– Представьте, я сейчас об этом же думал, только не теми словами.
– Что слова? – сказал Чехардин, своими чрезмерно светлыми глазами глядя на облака. – Что можно ими передать, кроме самой элементарной информации? 'Идет дождь, человек умер, самолет летит на высоте десять тысяч метров' такие вещи с грехом пополам словами передаются. А попробуй объясни: что здесь красиво? Почему красиво? Кроме 'Ах, как!', ничего не скажешь...
– Я рад, что вам понравилось, – сказал Скворцов, польщенный, словно бы был хозяин всем этим облакам. – А вот когда будем к Лихаревке подлетать, вы не пропустите. Такая там красота, что... словом: 'Ах, как!' Воды километров на сорок – пятьдесят, и это все изрезано, с рукавами, островами, протоками... Пойма реки Машуган, знаете?
– А я видел, – сказал Чехардин. – Я уже не первый раз.
– Ну и как там в Лихаревке – ничего? – спросил Джапаридзе.
– Вполне ничего, – ответил Скворцов. – Впрочем, вру. Летом ничего, а зимой трудновато. Мороз градусов тридцать, ветер пятнадцать – восемнадцать метров в секунду. Один раз у нас ветром гальюн снесло, так называемый туалет. Прихожу утром – будки нет, одни кучи. Ветер такой, что сквозь кирпичную стену продувает, честное слово. Приходишь домой после пурги, а в углах – сугробики.
– Плохое качество строительства, – пояснил Манин.
– А что там есть замечательного? – спросил Джапаридзе.
– Свиньи, – засмеялся Теткин.
– Да, – поддержал его Чехардин. – Пожалуй, самое замечательное в Лихаревке – это местная порода свиней. Высокие, поджарые, на длинных ногах... Сразу не поймешь, свинья или борзая. Воинственные, боевые свиньи... Дерутся на помойках, визжат, кусаются... Какой-то свиной цирк.
– А их хозяева не кормят, – сказал Теткин. – Там считается, что свинья сама себе найдет пропитание. Вот они и трудоустраиваются – на помойках.
– А съедобные они? – поинтересовался Джапаридзе.
– Относительно, – ответил Скворцов. – Мясо рыбой воняет. Я-то неприхотлив, для меня любое органическое вещество съедобно, а другие обижаются.
– Братцы, что я вам расскажу по случаю этих свиней, – вмешался Теткин. – Купил я однажды такой свиньи окорок и сильно на нем проиграл. Я тогда ухаживал за одной местной, ничего была женщина, как же ее звали?.. Кажется, Настя.
– Нина, – подсказал Скворцов.
– Не путай, Нина – это в другой раз. А на этот раз была Настя, я теперь твердо вспомнил. Позвала она меня в гости. Я, конечно, волнуюсь. Купил плодоягодного, того-сего, мелкого частника в банке...
– Частика, – поправил Манин.
– Ну, все равно – частика. И, как последний аккорд, решил ее поразить взял на рынке целый свиной
