на автобус.
Мужик в фуражке железнодорожника ворчит:
— Что так медленно, люди спешат.
Вхожу в супермаркет — хоть здесь никому не помешаю. Уборщица с тряпкой и ведром громко комментирует мой путь среди полок:
— Ничего не покупает, а прет по чистому.
Вечные поучения: на улице, в прессе. Собственная точка зрения — это для них слишком, хватит и уверенности в собственной правоте, чувства оскорбленного превосходства: будь то уборщица, продавщица, политик, критик.
Куда я возвращаюсь? К квартире за лесами и предместьями? Я скучаю по шведской деликатности, которую принимала за медлительность отупевших от благополучия викингов.
Раскладываем с Петушком бумаги, подсчитываем деньги. Впопыхах поедаем куриные сосиски. Они упакованы в презервативы, которые едва удается разрезать ножом.
— Ты отдаешь себе отчет, что будешь одинокой матерью? — Он рассматривает налоговую декларацию.
— Подать на алименты?
— Согласно налоговому законодательству… жениться нам не выгодно. Так же обстоит дело с выплатой налога за квартиру.
— Ты считаешь, они это специально сделали? Искушают деньгами, толкают на греховный путь — в католической-то стране?
— Мне кажется, это самый обыкновенный католический даосизм. Должно наступить равновесие: пропаганды семейных ценностей и реальности, которая не способствует созданию семьи. Вот, черным по белому, согласно даосизму, — взаимодополнение противоречий. — Петушок подсовывает мне бланки налоговой декларации.
Последние детали нового дома. Берем с собой сестру Петра. Договариваемся насчет стен, потолков. В кухне колонна со встроенным шкафчиком. Я прошу прораба сгладить острые углы. Объясняю, закругляю ладонью гипсовые стены. Строители смотрят на меня как на ненормальную. Начальник понимает: он жил в Канаде, там острые углы тоже не в почете. Сестра — научный работник, Петр называет ее «Мадам Резон», — выдвигает логический аргумент:
— Ребенок может удариться головкой.
— Нормальный ребенок не станет биться головой о стену, — шепчет ей Петушок, который единственный здесь понимает, чего я на самом деле хочу от этой угловатой колонны.
Представляю, как это выглядит со стороны. Чокнутая! Уговаривает трех взрослых мужиков из квадрата сделать круг. Те удивленно кивают.
— Тут вот кантик. — Усатый рабочий гордо похлопывает по недостроенной колонне. — Вам кантик не нужен?
Я не могу открыть им истинные причины своего каприза. Ребенок с разбитым черепом действует на их воображение, но они ни за что не станут закруглять углы ради какой-то китайской ерунды, фэн-шуй… Едва ощутимые колебания энергии, рассекающей пространство… вы еще скажите, что об угол можно, пардон, ж…у ушибить.
В конце концов прораб обещает закруглить при условии, что найдутся какие-то закругляющие детали.
Спорим о пустяках, а тут половины пола не хватает. Слишком мало купили.
— Как быть с порогом? — грозно спрашивает прораб.
— Какой порог?
— В гостиной и в кухне пол на разном уровне, не говоря уже о новом покрытии в гостиной и стандартном — в спальнях.
— Пороги в квартире? — презрительно уточняет рабочий.
— Лучше сделать везде одинаково? — переспрашивает Петушок.
— Ну-у.
— Мы докупим.
— Погодите-ка. — Строитель рассматривает доски. — На что его класть? На картон, на пенопласт? Основу не купили?
— Нет. — Передо мной распахивается метафизическая пропасть под полом. Что из чего да на чем. Доска на основе, бетоне, опорах. Мы ничего не смыслим в азах строительства. Просто купили готовую оборудованную квартиру. А технические премудрости постичь не успели.
— Мы купим. — Петушок мужественно останавливает бесконечное умножение миров, клеев и лишних трат.
Упоительный вечер на строительном складе. Неужели я на восьмом месяце? Откуда только берутся силы бегать! Сизый от усталости Петр находит самое простое объяснение:
— Это Поля дает тебе силы, гормоны.
— Прибавь ни с того ни с сего десять кило и поноси на животе горб, тогда поговорим. — Я топаю за ним от кассы к кассе. Опухшими пальцами запихиваю деньги в тощающий кошелек.
Поездки в метро. Моя любимая станция — «Рацлавицкая». «Политехнический институт», «Поле Мокотовске» диктор (пан Ясеньский, дублирующий телефильмы?) объявляет деловито и бесстрастно. На слове «Рацлавицкая» у него от волнения дрожит голос. Торжествующее эхо победоносной битвы при Рацлавицах[108].
Станция «Служев». Многоэтажки, никогда не бывшие чистыми бетонные плиты. У входа в метро залатанный асфальт, покореженный тротуар. Люди с искореженными лицами и биографиями.
Петушок баррикадируется в комнате. Польшей он сыт по горло.
— Я варшавский парень и другим не стану… Это лезет из меня, словно вши. Я не знаю, как объяснить…
Я из Лодзи. Выросла в бывшем гетто — оттуда моя сентиментальность. Желтый свет, размазанный вечером по стеклам деревянных халуп, брусчатка, сточные канавы. Принаряженная Петрковская, и в двух шагах от нее — маленькие покосившиеся домики, сельские избушки. Лодзь — модернистский салон в провинции. Непонятно, где начинаются предместья. Центр в окружении деревеньки. Быть может, поэтому люди там не отличаются таким столичным хамством.
11 февраля
В моем животе набухает время. Распухает, растет. Несколько месяцев назад оно было комочком, эмбрионом. Семечко времени. Колышущееся при каждом моем вдохе.
Смотрю на крепко спящего Петра. У него день рождения. Положив ему на подушку подарки, тихонько иду на утреннюю службу в костел святого Яцека. В четыре мы возвращаемся в Швецию.
Отправляю племяннику в Лодзь эсэмэску:
— КТО РАНО ВСТАЕТ, ТОМУ БОГ ДАЕТ. ГОСПОДЬ БОГ.
Малыш отвечает, вернувшись с утренней службы (кроме него, никто в семье не умеет пользоваться сотовым):
— ТЕТЯ, ЭТО ТЫ?
Отвечаю:
— КТО РАНО ВСТАЕТ, ТОМУ БОГ ПО ЖОПЕ ДАЕТ. ПО-ПРЕЖНЕМУ ГОСПОДЬ БОГ. — Неужели могут быть еще какие-то сомнения, кто автор.
Тут же звонок:
— Тетя, это ты или не ты? Потому что… — Он умолкает.
