ждал продолжения. — Было это в тринадцатом опыте, — вернулся к рассказу Юреньев, — и сразу начались галлюцинации, я бы сказал — цветные и звуковыесны. То я видел себя мальчишкой, купающимся в реке с ватагой сверстников-сорванцов, мог бы назвать каждого по кличке или по имени, хотя, признаться, давно всех забыл. Видел себя танкистом в бою На Волоколамском шоссе. Но это был не я — мой отец. И в то же время отец был я. Видел Москву при Дмитрии Донском, строил Кремль, и Кремль был белый — из белого камня.
— Это меня заинтересовало, — продолжал Юреньев. — Я повторил проделку с нитроцезином в двух последующих опытах. Галлюцинации повторились. Меня потянуло к нитроцезину. И это меня испугало: не становлюсь ли я наркоманом? Лиза обеспокоилась, плачет… Но когда я попробовал вдыхать нитроцезин дома, над газовой плитой, галлюцинации прекратились. При ближайшем опыте в нашем вытяжном шкафу они пришли вновь. В чем дело, подумал я. Провел опыт в соседней лаборатории, у Григорьева, — галлюцинации не появились.
Гордеев был крайне заинтересован рассказом Юреньева, даже выражал нетерпение.
— Возвратился к нашему шкафу, — продолжал Юреньев, — галлюцинации пришли вновь.
— Да, — кивнул головой Гордеев.
— И тогда я пришел к мысли, — сказал Юреньев, — что нитроцезин в опытах — не главное.
— Совершенно правильно, — подтвердил Максим Максимович.
Минуту он полежал с закрытыми глазами. Потом спросил:
— Что же, по-вашему, главное?
— Компоненты, которые сопутствуют нитроцезину.
— Уточните.
— Калий, хлор, — начал перечислять Юреньев. — Цезий…
Гордеев кивал на каждое слово, и когда Юреньев остановился, сказал:
— В определенных пропорциях.
— Вопрос… — начал было Юреньев.
— Именно — вопрос, — закончил его мысль Гордеев. — В каких пропорциях. И еще в том, что нитроцезин — лишь катализатор.
На какое-то время они замолчали. Затем Гордеев взял папку, лежавшую в головах, рядом с подушкой, и сказал:
— Константин Петрович, я ухожу. — Юреньев содрогнулся от этих слов. Гордеев заметил: — Не надо. Мы все не вечны. — Тут же добавил: — Вечны наши дела.
На мгновенье в палате повисла тишина. Юреньеву казалось, что он слышит биение своего сердца и биение сердца Гордеева, которое отсчитывает последние удары. Так умирают великие, подумал Юреньев. Но ему не хотелось верить в кончину Максима Максимовича, в то, что через день, через два он уже не увидит Гордеева, не услышит его голоса. Это было страшно, и Юреньев ощутил внутренний холод. «Что делать? Что делать?.. — вертелось у него в голове. — Крикнуть врачам?»
Но Гордеев еще не сказал всего.
— В этой папке, — он продолжал держать папку в руках, — мое завещание. Я догадывался, — при этих словах Гордеев хотел улыбнуться, но улыбки не получилось, только кожа побелела вокруг его губ. — Догадывался… о ваших опытах. И о ваших снах. Потому что все это произошло со мной. И не могло не произойти с вами…
Максим Максимович на секунду умолк, и было непонятно, намеренная эта пауза или от боли в сердце. Но Гордеев справился с собой, протянул папку Юреньеву:
— Работы здесь много. Но она теоретически обоснована. Здесь перспективы, формулы. Вы молоды, вы доведете все до конца. Это надо обязательно сделать.
Юреньев взял папку, сказал:
— Спасибо.
В дверь уже несколько раз пытались войти, но Гордеев жестом останавливал врачей и отправлял назад.
Юреньев перекладывал папку из руки в руку и повторял:
— Спасибо, Максим Максимович.
Они говорили еще, еще, и теперь все время в их разговоре мелькали названия химических элементов и радикалов.
Ушел Юреньев, когда Гордеев сам отослал его.
— Успеха, — сказал он, и это было его последним словом.
В ночь ему стало хуже. Кружилась голова, накатывали волны беспамятства. Врачи суетились над ним, ставили капельницу, вводили камфору, но Гордеев не открывал глаз. Он был в пещере, ходил по ней, садился к костру, ел мясо, зажаренное на углях. Рядом с ним сидели и ели мясо люди, которых он называл по именам — Аху, Клак. После еды он пошел в угол пещеры и лег на шкуру медведя — ики, — он знал название зверя. Почувствовал, как у него звенит и кружится в голове. На миг перед глазами прояснилось, он повернул голову, увидел вход в пещеру, клочок неба. Ему захотелось туда, в долину, на зеленый ковер, где пасутся могучие клыкастые хула. Захотелось увидеть солнце.
Но пришел мрак.
НЕССИ
— Знаете, чем это кончилось?
На площадке маленькой пересадочной станции шла обычная жизнь: приходили пассажиры, брали билеты, динамик оповещал об очередных рейсах. Те, кому было рано, ждали, говорили об автобусах и поездках. Вокруг газона играли дети. Мы со случайным пассажиром тоже говорили об автобусах — наши опаздывали. Вдруг собеседник резко переменил разговор:
— Хотите, расскажу все, как было?
Рядом с ним на скамье лежал акваланг и плетеная проволочная корзина, сквозь ячеи которой можно было рассмотреть электрический фонарь, мотки капронового шнура, тушенку, хлеб. Что он хотел рассказать — дорожную историю, автобиографию? Мне надо было на Блэк-он-Форд — местечко в глубине Грампианских гор, — к профессору Берну, шекспироведу. Судя по переписке, у него что-то новое о Шекспире, и я воспользовался командировкой, чтобы навестить Берна и попутно взглянуть на Шотландию. Может быть, собеседник хочет рассказать о Шотландии?
— Расскажу, — повторил он. — Хотя по этому поводу неохотно развязываешь язык. Не очень-то приятно, когда наперед знаешь, что тебя назовут лгуном.
Потянулся за сигаретой, вынул ее из пачки, наполовину видневшейся из нагрудного кармана, и закурил.
— История, скажу вам, — невероятная. Как все в этом круговороте, связанном с Несси.
На секунду остановился, поглядел, какой эффект вызвало громкое имя. Я повернулся к нему лицом.
— Интригует? — засмеялся он. — Вы из Швеции? Может, из ФРГ?
— Русский, — сказал я. — Из Москвы.
— Все равно, — стряхнул он пепел на землю, себе под ноги, — Несси знают во всех частях света.
Я продолжал смотреть на него.
— Джон Миллтон, — представился он. — Адъюнкт Абердинского университета, — слегка поклонился. — Но историю с Несси я не выдумал. Я пережил ее.
— Если можно, — сказал я, — чуточку яснее.
— Вы давно в Англли?
— Две недели.
— О макете Несси, который возили по городам, знаете?
— Слышал, — вспомнил я что-то прочитанное в газете.
— Да… — сказал Миллтон. — Сделали каучуковый бурдюк, приладили к нему лапы, голову с длинной
