тысячелетия…
А теперь он покоится на высоте 2300 метров над уровнем моря, там, наверху, в Доломитовых Альпах, где буйные ветры гоняют мокрые тучи, раздирая их в клочья об острые, зубчатые края гранитных скал…[9]
Глава одиннадцатая
Семейка резус
Большая клетка уже несколько дней как готова к приему гостей: задняя стенка заново побелена, пол празднично посыпан густым слоем желтых опилок. Белые эмалированные лотки для корма стоят, чисто вымытые, наготове. И вот сегодня они наконец прибыли всем семейством: папа, мама и детеныш.
Путешествовали они раздельно: в одном транспортном ящике самец, а в другом — кормящая самка с детенышем. Я поддеваю ломом прибитую гвоздями крышку, приподнимаю ее, и вот они уже протиснулись наружу. У всех троих красивая, блестящая шерстка, а на шее у самца кожаный ошейник с большим металлическим кольцом. Я замечаю, что ошейник ему уже довольно тесен, но он не дает его снять, не позволяет даже дотронуться до себя. Он делает вид, что очень дик и зол, кидается ко мне, широко разинув пасть и демонстрируя мощные клыки: он явно старается меня запугать. Но поскольку мне известны формы обхождения с макаками-резус, то я уже заранее обзавелся кожаной плеткой, которая в случае чего обеспечит должное почтение ко мне. Папаша-резус хотя и напихал себе полный рот картошки, тем не менее не решается притронуться к лотку с едой, который я ему протягиваю.
А мамаша-резус с детенышем тем временем залезает назад в свой транспортный ящик, который я еще не успел вынести из клетки. В этом тесном, но зато знакомом закутке ей кажется, что она здесь в большей безопасности, чем в просторном чужом помещении, да еще рядом с каким-то долговязым субъектом, наводящим на нее ужас. Мне приходится ее вытаскивать оттуда силой, что не так-то просто, пробую и так и эдак и под конец просто опрокидываю ящик вверх дном, а затем сразу же выношу его из клетки. У детеныша, как и у всех детенышей других пород мелких обезьян, старческое, сморщенное личико. Он висит на животе своей матери, уцепившись за ее шерсть руками и ногами. Мамаша разрешает себя гладить, следовательно, она более ручная, чем ее муж. Однако до детеныша она мне дотронуться не дает. Когда я открываю дверь, чтобы выйти, самка с детенышем внезапно вскакивает мне на спину, а оттуда через плечо выбирается наружу, в комнату цокольного этажа, в которой установлена клетка. Она гораздо нахальней своего супруга.
В соседней клетке сидит маленькая нутрия, самец по кличке Пурцель, отделенный от обезьян лишь прутьями смежной решетки. Пурцелю в последние дни, когда соседняя клетка пустовала, было довольно скучно, и он теперь проявляет жгучий интерес к соседям-новоселам. Он снова и снова подбегает к решетке и поднимается возле нее на задние лапки. Однако глава обезьяньего семейства чувствует себя еще не совсем в своей тарелке, незнакомая обстановка действует ему на нервы. Ему все время приходится вертеться из стороны в сторону: то оглядываться на нутрию, то на меня, потом на остальных зрителей, стоящих снаружи, возле решетки. Должно быть, ему кажется, что вот-вот кто-нибудь из нас набросится на него или на членов его семьи.
Поскольку на нем надет ошейник, я предполагаю, что он даст пристегнуть к нему цепочку. Ведь разрешил же он кому-то застегнуть на себе этот ошейник. Однако совершенно не ясно, сколько времени он его уже носит. Моя попытка подойти поближе кончается тем, что он бросается наутек, опрокидывает с грохотом свой транспортный ящик, который еще не успели убрать из клетки, а затем становится в «позу угрозы», сверля меня злобным взглядом своих маленьких карих глазок, широко разевает рот, оскалив острые клыки, и поводит головой из стороны в сторону (характерная для этих обезьян форма угрозы). Потом он с быстротой молнии запрыгивает в транспортный ящик, в который предварительно уже забралась и самка с детенышем.
Ну что ж, так даже лучше. Я беру свои длинные каминные щипцы и захватываю ими кольцо на ошейнике самца. Но когда я вот так, крепко держа щипцами за ошейник, вытаскиваю его наружу, он издает громкий вопль и впадает в бешенство. И в тот же миг самка с детенышем на груди, словно чертик из табакерки, стремглав выскакивает из ящика, прыгает мне на голову, вцепляется руками в волосы и расцарапывает ногтями лицо. Я чувствую, что по мне течет кровь, отпускаю ее супруга, чтобы заняться этой бестией, но она мгновенно соскакивает с моей головы и скрывается в ящике.
Я вынужден покинуть клетку, чтобы помыться и смазать царапины квасцами. Из головы я вычесываю целые пучки вырванных волос. Ну и дела! Присутствовавшие при этом волнующем инциденте дамы были просто в восторге от подобной супружеской преданности. Правда, они засомневались в том, станет ли и «он» в подобной ситуации столь же рьяно и бесстрашно за «нее» заступаться? На другое же утро мои дамы сообщили мне с возмущением, что «этот неблагодарный» даже не подпустил свою жену к лотку с едой, пока сам не наелся. Только детенышу великодушно было разрешено вытащить из лотка несколько маленьких кусочков.
Зато меня на работе с ехидной улыбкой расспрашивают, кто это меня так отделал и за что… А когда я отвечаю: «Маленькая обезьянка», мне не больно-то верят… Но и в глазах тех, кто верит, это тоже не придает мне особого авторитета. Вот если бы тигр меня так расцарапал — тогда другое дело!
И тем не менее я должен сказать, что такая обезьянья семейка вносит в дом массу интересного и необычного. Ежедневно узнаешь о них что-нибудь новое и еще никому неведомое.
Мы назвали супружескую парочку Ромео и Джульеттой, их сыночка Ромулом. Папаша Ромео постепенно привык к новой обстановке, стал спокойней относиться к моим вторжениям в их клетку и больше мне не угрожает. Когда я теперь туда вхожу и протягиваю ему руку, он безбоязненно кладет на нее свою руку или ногу (правда, чаще всего затем, чтобы оттолкнуть мои пальцы, потому что гладить себя он не разрешает). Зато, как ни странно, он соглашается взять губами кусок хлеба, который я держу, зажав в зубах. При этом я явственно ощущаю, что его верхняя губа покрыта нежным пушком.
Малыш Ромул во время еды постоянно старается отнять у матери кусок из рук, а еще охотней вытащить прямо изо рта, несмотря на то что абсолютно то же самое лежит перед ним в лотке. При этом Джульетта отнюдь не охотно и добровольно отдает ему то, что уже держит в руке. Часто она поднимает руку вверх, чтобы он не мог дотянуться, и тогда можно наблюдать забавные прыжки и прочие усилия Ромула добраться до вожделенного кусочка. Оба — и мать и детеныш — помногу и с удовольствием пьют воду.
Вскоре семейке пришлось подавать еду в двух разных отдельных лотках, потому что Джульетте практически мало что доставалось: как только вносили в клетку полный лоток, Ромео побыстрей выгребал руками все, что повкусней, не подпуская жену к еде.
Меня попросили на время взять к себе маленького лисенка. Потом он поедет дальше. Звали лисенка Стикс. К сожалению, я не уследил за тем, как он выбрался из своей клетки и, проявив излишнюю для своего возраста самостоятельность, убежал в подвал, где спрятался в куче угля. Зверек оказался очень боязливым и необщительным: во всяком случае, никакие уговоры и выманивания не помогли — он не вылез. Но не может же он все это время прожить у меня в подвале, а кучу угля у меня нет ни малейшего желания разгребать, поэтому я решил поставить в подвале ловушку. Внутрь я положил кусок конины и начал испытывать лисенка голодом, чтобы заставить его зайти в ловушку. Но сдался лисенок отнюдь не сразу. Вначале, когда я входил в подвал и зажигал свет, то видел только что-то рыжее, мелькавшее в углу и тут же исчезавшее. Удивительно, ведь мне выдавали его за совершенно ручного! Наконец спустя два дня лисенок попался. Чтобы он до своего отъезда снова не сбежал, я посадил его в соседний с обезьянами отсек, где прежде сидел Пурцель — ручная нутрия.
Обезьяны дико возмутились появлением нового соседа. Они долго ругались и «хрюкали» и никак не могли успокоиться, до того такое соседство пришлось им не по вкусу. Чтобы отвлечь их от лисенка, я принес им редкое для них лакомство — пару груш, правда уже слегка подпорченных, но зато им будет чем заняться — выбирать хорошие, неподгнившие места. Однако, к моему удивлению, они принялись объедать именно
