удачный роман, потому что он был лучшим поражением… Другие книги было легче писать, и они в общем лучше, чем эта, но ни к одной из них я не испытываю такого чувства, как к этой, потому что это было самое великолепное, самое блистательное поражение'.
Kак увязать между собой эти противоречивые на первый взгляд оценки собственного произведения? Для того чтобы разобраться в этом мнимом противоречии, надо понять, что имел в виду Фолкнер, говоря о великолепном, блистательном поражении, расшифровать своеобразную позицию Фолкнера в оценке литературных произведений. Эту свою позицию Фолкнер раскрыл на примере Хемингуэя. Высоко оценивая все написанное Хемингуэем, Фолкнер рассматривал его творчество под своим особым углом 'рения. 'Я считал, — говорил он в университете Нагано, — что он рано понял свои возможности и оставался в этих рамках. Он никогда не пытался выйти за границы того, что он действительно умеет делать, рискуя потерпеть поражение. То, что он мог, он делал изумительно, первоклассно, но для меня это не успех, а поражение… Неудача для меня выше всего. Пытаться сделать что-то, что невозможно сделать, потому что это слишком трудно, чтобы надеяться на выполнение, н все-таки пытаться, терпеть поражение и пытаться вновь. Вот это для меня успех'.
В другом случае в университете Виргинии, когда Фолкнера попросили разъяснить эту его точку зрения, Фолкнер ответил: 'Я исходил в своих оценках из такой категории, как прекрасность неудачи, а не успех. Это отвага попытки, которая терпит неудачу. На мой взгляд, все мои работы являются неудачами, они недостаточно хороши, и это служит единственной причиной, заставляющей писать новую книгу'. Упомянув при этом Томаса Вулфа, Фолкнер говорил о 'прекрасном, блистательном банкротстве', которое тот потерпел, 'пытаясь уместить всю историю человеческого сердца на кончике пера'.
Последние слова заслуживают внимания — к этому образу Фолкнер не раз прибегал, стараясь пояснить особенности своего литературного стиля, проявившиеся впервые и, быть может, наиболее ярко в романе 'Шум и ярость'. Отвечая на вопрос студентов, почему он пишет такими длинными и сложными фразами, Фолкнер говорил: 'Каждый знает, что его ждет смерть, что у него сравнительно мало времени, чтобы сделать его работу, и он старается поместить всю историю человеческого сердца, если можно так сказать, на кончике своего пера. Кроме того, для меня нет человека, который был бы сам по себе, он является суммой прошлого. В действительности нет такого понятия, как «был», потому что прошлое существует сегодня. Оно является частью каждого мужчины, каждой женщины, каждого момента. Все его или ее предки, происхождение являются частью его или ее в любой момент. Поэтому человек, характер в повествовании в каждый момент действия является не только самим собой, он представляет все то, что сделало его, и длинная фраза есть попытка вобрать его прошлое и, возможно, будущее в тот момент, когда он что-то делает'.
Примерно такие же мысли Фолкнер высказывал в университете Нагано: 'Я думаю, что работа, которую писатель пытается делать, диктует свой собственный стиль. Стиль может меняться, он должен изменяться, поскольку единственной альтернативой росту является смерть. Это может происходить, поскольку писатель стареет — он осознает, что остается все меньше и меньше времени до того дня, когда он устанет или поймет, что не может сказать то, что хочет сказать, а поэтому, быть может, он пытается сказать все, что он еще не сказал, в каждой фразе, в каждом абзаце, ибо у него, возможно, не хватит жизни, чтобы написать следующую… Это напоминает человека, который хочет написать книгу на задней сторонке почтовой марки или молитву на головке булавки'.
Вот такой попыткой 'собрать всю историю человеческого сердца на кончике своего пера' и явился роман 'Шум и ярость'.
Пока Фолкнер 'надрывал себе кишки' с романом 'Шум и ярость', Беи Уассон терпеливо продолжал свои, попытки пристроить рукопись 'Флаги в пыли'. Летом 1928 года он передал ее своему другу Харрисону Смиту, работавшему в издательстве 'Харкорт, Брейс энд Компани'. Вскоре Хал Смит пригласил Уассона в издательство и встретил его словами: 'Слушай, парень, ты написал очень сильную книгу'. А дело было в том, что во время скитаний рукописи по издательствам потерялся титульный лист и Уассон забыл его восстановить. 'Я не писал этой книги, — сказал он Смиту, — ее написал Уильям Фолкнер'. — 'Он хорошо работает, — отозвался Смит, — я читал его 'Солдатскую награду'.
Смит повел Уассона к одному из хозяев издательства, Альфреду Харкорту, который сказал, что он сомневается в том, что роман следует публиковать. Ему эта рукопись в 600 страниц в общем понравилась, но его смущало многословие. 'Я не думаю, что автор сможет сократить свою работу, — сказал он Бену. — Может быть, вы это сделаете за пятьдесят долларов?' Бен немедленно согласился и намекнул на аванс автору. Харкорт предложил 300 долларов, Уассон получил эти деньги и тут же переслал их Фолкнеру. В письме он объяснял, что после того, как многие издательства отвергли рукопись, а такое солидное издательство, как Харкорта, соглашается принять ее при условии сокращения, он считал необходимым согласиться. Если Фолкнер может отвлечься от своей нынешней работы и сам сократит рукопись, будет прекрасно. Если он не хочет, то Бен готов проделать эту работу. Для решения всех этих вопросов Уассон предлагал Фолкнеру приехать в Нью-Йорк.
Разговор о поездке в Нью-Йорк возникал и раньше. Эстелл уговаривала Уильяма. 'Если ты хочешь выдвинуться, — не раз говорила она, — ты должен быть на виду'. До сих пор Фолкнер отмахивался от этих разговоров, ссылаясь на отсутствие денег. А главное, он смирился с мыслью, что его не печатают. И писал он теперь только для собственного удовольствия. Но сейчас ситуация изменилась — солидное издательство готово опубликовать 'Флаги в пыли'. Он собрал свои немногочисленные вещи и выехал в Нью-Йорк.
Бен Уассон беспощадно сократил рукопись. В письме тете Алабаме Фолкнер сообщал: 'Ну вот, меня собираются издавать белые люди. Харкорт, Брейс и К0 выкупили меня у Ливрайта. У них намного приятнее. Книга выйдет в феврале. Они обещают издать и другую, самую проклятую книгу, какую я когда-либо читал. Я не верю, что ее кто-нибудь издаст в ближайшие десять лет. Харкорт клянется, что издаст, но я не верю'. И добавлял: 'Я отвратительно провожу здесь время. Ненавижу этот город'.
В Нью-Йорке Фолкнер продолжал дорабатывать роман 'Шум и ярость'. Теперь он жил в маленькой меблированной квартирке в Гринич-Вилледж. Наконец он поставил точку, на последней странице написал: 'Нью-Йорк, октябрь, 1928' — и отдал рукопись Бену Уассону, который передал ее Харкорту. Пытался также продать здесь некоторые свои рассказы в журналы, но все они были отвергнуты.
В начале декабря Фолкнер решил вернуться домой. Ответа по поводу 'Шума и ярости' от Харкорта так и не получил. Но зато в феврале будущего года должен был выйти в свет «Сарторис» — это новое название роману 'Флаги в пыли' его убедили дать в издательстве.
Баланс успехов и неудач оставался неустойчивым.
7. Новые поиски и первые успехи
Наступил 1929 год. Что-то он принесет Уильяму Фолкнеру? Он ведь уже не так молод — ему пошел 31 -й год — пора остепениться и найти свое место в жизни, начать зарабатывать деньги. Тем более что Эстелл дала согласие стать его женой — бракосочетание должно состояться летом. А семью надо обеспечивать. Между тем перспективы литературных заработков по-прежнему столь зыбки, столь ненадежны…
Казалось бы, год начинается удачно — 31 января вышел в свет роман «Сарторис» тиражом 1998 экземпляров, однако продавалась книга плохо — надежды, которые Фолкнер и Фил Стоун возлагали на нее, явно не оправдывались.
От Харкорта пришло обескураживающее письмо по поводу романа 'Шум и ярость'. Хозяин фирмы писал, что 'человека два из нас прочитали вашу рукопись со смешанным чувством восхищения и сомнения, что ее необычные достоинства помогут ей найти выгодный рынок'. Фолкнер пришел в ярость и ответил обиженным письмом: 'Я никогда не верил, что кто-нибудь издаст эту рукопись, у меня не было намерения предлагать ее кому-нибудь. Я однажды рассказал о ней Халу, и он умолил меня показать ее. Так что я передал рукопись больше из любопытства, чем из каких-либо других соображений. Мне жаль, что она вам так не понравилась, но я сказал бы, что и не ждал другого результата'.
Между тем в Нью-Йорке происходили события, о которых не мог знать Фолкнер. Его приятель Хал Смит давно уже собирался уйти из фирмы Харкорта и организовать вместе с английским издателем Джонатаном Кей-Вом свое издательство. Он пришел к Альфреду Харкорту и прямо сказал ему: 'Вы ведь
