Вторая сцена в саду, которую вспоминает Баярд по дороге в Джефферсон, произошла через четыре года, за несколько недель до того вечера, когда Ринго прискакал в университет и сообщил Баярду, что его отец убит.
Баярд при этом вспоминает всю историю отношений отца с Редмондом, которая воспроизводит последний этап жизни фолкнеровского прадеда, — сначала дружба, партнерство в строительстве железной дороги, потом неприязнь, вызванная властностью полковника Сарториса и нежеланием прислушиваться к чьему-либо мнению, затем откровенная вражда, приведшая к тому, что Джон Сарторис лишил Редмонда партнерства в строительстве дороги, и в самое последнее время — соперничество на выборах в законодательное собрание штата. Баярд знал, что отец без нужды издевался над Редмондом публично, что он довел Редмонда до того, что тот, чтобы его не сочли трусом, должен будет прибегнуть к оружию. Это понимали и жители Джефферсона. Выражая их общее мнение, один из близких сторонников Сарториса говорит Ба-ярду: 'Он должен был оставить Редмонда в покое. Я знаю, в чем корень беды: он вынужден был слишком много убивать, а это плохо для человека'.
Вот об этом и говорил во второй беседе в саду Баярд Друзилле. Но Друзилла одержима своими собственными идеями. Она говорит Баярду, что есть вещи худшие, чем убивать или быть убитым. 'Иногда я думаю, — говорит она, — что лучшее, что может быть с мужчиной, это любить что-нибудь, желательно женщину, любить очень сильно, а потом умереть молодым, потому что он верил в то, во что он не мог не верить, и был тем, чем он не мог не быть'.
В усадьбе Сарторисов все происходит именно так, как представлял себе Баярд, — его там ожидают всадники из числа близких помощников отца, готовые тут же ехать с Баярдом во главе, чтобы быть свидетелями его мести, а на верху лестницы в свете, падающем из двери и окон, как на сцене, стоит Друзилла — воплощение тех сил, которые хотят заставить Баярда выполнить предписанный ему кодексом сыновний долг.
В эту ночь Друзилла торжественно вручает Баярду дуэльные пистолеты и в лихорадочном возбуждении говорит ему: 'Как ты прекрасен — ты молод, тебе позволено убивать, позволено мстить, позволено взять в руки небесный огонь, который сразит Люцифера. Нет, это я, Я даю тебе этот огонь, я вкладываю его в твои руки. О, ты будешь благодарен мне, ты будешь помнить меня, когда я умру, а ты будешь старым человеком и скажешь себе: 'Я вкусил все'.
Наутро Баярд едет в город и безоружным входит в контору, где сидит с прошлого дня и ожидает его с пистолетом в руке Редмонд. Баярд должен пойти на это, рискнуть своей жизнью, иначе все будут считать его трусом. Редмонд стреляет в него, промахивается и, видя, что Баярд не стреляет, выходит, шатаясь, из конторы и уезжает навсегда из города. Так с опасностью для жизни Баярд бросает вызов традициям и побеждает. Один из приспешников полковника Сарториса, который как раз перед тем, как Баярд должен был войти в контору Редмонда, с возмущением бросил ему: 'Ты кто? Или твоя фамилия не Сарторис? Клянусь богом, если ты не убьешь его, я это сделаю сам!' — теперь уважительно говорит ему: 'Может быть, ты прав; может быть, в вашей семье достаточно убивали'.
Так Фолкнер действиями своего героя развенчивает героическую легенду о прошлом Юга, показывает безнравственность и пустоту этих мертвых традиций.
В конце августа кончился срок его контракта с голливудской фирмой, и Фолкнер вернулся в Оксфорд. А в октябре он отправился в Нью-Йорк. Ему хотелось познакомиться с руководителями издательства 'Рэндом хауз', договориться с ними о контракте на новый роман и получить под него аванс, повидать кое-кого из старых друзей. Здесь на одном коктейле он впервые после многих лет, прошедших с их последней встречи в Новом Орлеане, встретил Шервуда Андерсона и первым подошел к нему. Впоследствии Фолкнер вспоминал, что при этой встрече Шервуд 'вновь показался мне выше, значительнее, чем все, что он написал. Потом я припомнил 'Уайнсбург, Огайо' и 'Триумф яйца' и некоторые куски из 'Лошадей и людей', и понял, что я вижу гиганта, живущего на земле, населенной в значительной степени — слишком значительной — пигмеями, даже при том, что он сделал всего два или, может быть, три жеста, присущих гигантам',
13. Фермер
В ноябре 1937 года Фолкнер нехотя принял в Роуан-Ок студента местного университета, который уже второй раз умолял его дать интервью. Отвечая на вопросы, Фолкнер сказал, что новая его книга «Непобежденные» выйдет в феврале будущего года, что он уверен, что лучший его роман 'еще не написан', что сейчас он работает над новым романом и никуда не двинется из Роуан-Ок, пока не закончит его.
В последних числах ноября Фолкнер отправил письмо Роберту Хаасу в издательство, где сообщал: 'Я влез в роман. Он движется пока не очень быстро, но я надеюсь, что дело пойдет побыстрее и я смогу прислать его к первому мая, хотя и не могу поручиться, потому что у меня нет того покоя, при котором хорошо писать'.
Его мучили боли в спине, по ночам они не давали ему спать, и он садился к письменному столу, заставляя себя работать.
На этот раз он опять, как и в романе «Столб», решил избрать местом действия романа не Йокпапатофский округ. Читатель застает двух героев нового романа — Шарлотту и Гарри — на пустынном в это время года побережье океана, в местечке, сильно напоминающем знакомую уже читателю Паскагулу. С первых же страниц у читателя возникает ощущение неестественности, необычности ситуации, приведшей сюда этих двух людей, мужчину и женщину, — что-то зловещее, предвещающее трагедию есть в их явной бездомности — они приехали сюда без всяких вещей, сняли у местного врача летний коттедж, женщина целыми днями сидит в дешевом шезлонге и смотрит на море, а мужчина бродит по пляжу, собирая топливо для очага. Врач сразу догадывается, что они не муж и жена. Это ощущение безнадежности, обреченности усиливается повторяющимся образом — 'листья пальм издают дикие, сухие, злые звуки на фоне яркого блеска воды'.
Работалось ему тяжело. Мешала не только боль в спине. Впоследствии Фолкнер бросил однажды загадочную фразу, что писал эту книгу, чтобы 'укрыться от того, что мне казалось глубоким горем и разочарованием'. События в семье тоже не способствовали плодотворной работе. В декабре муж Виктории бросил ее. Вся тяжесть ситуации легла на плечи главы семьи Уильяма Фолкнера. На протяжении этой тяжелой зимы он морально поддерживал Викторию, старался занять ее чем-нибудь — поручал ей перепечатывать на машинке свою рукопись, читал ей вслух, придумывал для нее кроссворды. Виктория потом говорила, что 'он помог мне выжить'. Находил он время и для других детей, играл с Джилл, с Малькольмом читал Дарвина и с увлечением обсуждал с ним проблемы происхождения видов и антропологии. Кстати сказать, этот интерес к антропологии, поощряемый отчимом, помог впоследствии Малькольму найти свое призвание в жизни.
Впрочем, дело было не только во внешних обстоятельствах, мешавших ему работать. Чего-то ему в этом романе недоставало. И вот, когда Фолкнер кончил первую главу, он, как рассказывал впоследствии, 'неожиданно понял, что что-то упущено, что нужен контраст, нечто, способное приподнять эту тему, подобно контрапункту в музыке. Тогда я начал писать повесть «Старик» и писал, пока 'Дикие пальмы' не созрели вновь. Тут я отложил «Старика» после первой главы и вновь принялся за 'Дикие пальмы', пока эта тема опять не пошла на спад'. Так, параллельно писалась эта необычная книга, состоящая из двух отдельных произведений, главы которых чередовались.
В таком виде Фолкнеру удалось издать эту книгу только один раз — первым изданием. Потом обе повести печатались отдельно, а Фолкнер с обычным для него равнодушием к судьбе уже написанной и вышедшей книги не настаивал на своем первоначальном замысле. А между тем такое разделение этих двух произведений разрушило мастерски сделанный роман, смысл которого читатель обнаруживал именно при параллельном чтении чередующихся глав, при сопоставлении двух сюжетов, призванных оттенять друг друга.
Решение Фолкнера отказаться в этой новой книге от жизненного материала Йокнапатофского округа отнюдь не означало, что писатель отказался от исследования проблем, которым были посвящены его главные произведения. Его концепция 'естественного человека', нашедшая свое выражение в образах Дилси
