По рядам пробежал ропот.
— Ага! — Салтыков повернулся к Суворову: — Слышишь, как они тебя хвалят? Видно, ты им в шашки не давал играть. Хороший у вас командир, братцы, — продолжал Салтыков, — бережет вас, но я у вас его беру себе. Он в армии будет нужнее…
Глухой ропот, который можно было принять за выражение недовольства Суворовым, сменился общим криком солдат. В смысле того нельзя было сомневаться: солдаты не хотели расставаться со своим командиром.
Салтыков махнул палкой. Крики смолкли. Не слышно было и ропота.
В наступившей тишине Салтыков сказал:
— Ну уж нет, братцы. От слова не отступлюсь. Вините тех лодырей, что ворчать вздумали. А теперь покормите меня обедом у артельного котла.
— Ура! — крикнул Суворов.
— Ура! Ура! — отозвалось в рядах.
Суворов ликовал — в его жизни совершился перелом.
Победа
Корф приготовил Салтыкову пышную встречу. Главнокомандующий отклонил все торжества, отказался от большого, пышного парадного обеда и бала в замке. В три дня, в сопровождении Дубасова, Суворова и своего адъютанта, Салтыков обошел город и всему дивился:
— Ай-ай! Такой город — и ни одной церкви!
— Вот же кирка, — указывал Суворов.
— Да что это за церковь? Наверху петух вместо креста! А богато живут!..
Никем не замеченный, Салтыков покинул Кенигсберг и направился к армии.
Место сбора всех русских сил назначалось в Познани. Здесь Салтыков произвел смотр, и в тот же день пробили генерал-марш. Армия в составе шестидесяти тысяч человек направилась к границам Бранденбурга. На соединение с русскими шел Лаудон с двадцатитысячным австрийским корпусом, в котором преобладала конница.
Фридрих послал молодого генерала, своего любимца Веделя, помешать соединению русских с австрийцами. Пылкий и решительный Ведель не задумался со своими небольшими силами кинуться на русскую армию при Пальците, разбился о массу русских войск и отступил в беспорядке, оставив в руках победителей знамена, штандарты, пушки, пленных. Соединение русских и австрийцев произошло после этого беспрепятственно.
Заняв Франкфурт-на-Одере, армия Салтыкова готовилась к переправе. Можно было ждать, что король сам явится с войском, чтобы остановить угрожающее Берлину движение русских.
Суворов и Фермор встретились во Франкфурте, как старые знакомые.
— Я возьму его к себе дежурным майором, если только он согласен, — сказал в присутствии Салтыкова Фермор.
Суворов молча поклонился.
Ожидание, что король явится сам во главе сильной армии, чтобы помериться силами с русской армией, оправдалось. Разведка определила силы, с которыми идет король, в пятьдесят — шестьдесят тысяч.
Фермор и Суворов объехали на конях окрестности Франкфурта и предложили главнокомандующему Салтыкову встретить Фридриха на высоком берегу Одера, у деревни Куннерсдорф.
По диспозиции, русские войска располагались в две линии в таком порядке: на правом фланге высоты над обрывом занимал испытанный в боях корпус Фермора; ниже, посредине, предполагали поставить обстрелянные полки Румянцева, а на левом фланге, под обрывом глубокого оврага, — новый корпус Голицына, образованный из тех самых батальонов, которые формировал и обучал по-своему в Курляндии Суворов, чтобы придать им хотя бы «видимость» солдат.
Здесь, над гребнем буерака, Фермор показал место ретраншемента: рва и вала для батареи из восьмидесяти орудий и окопов для пехоты.
Начерченное на бумаге расположение русской армии, усиленной австрийской конницей под командой Лаудона, очень походило на большую косую букву «Т». В старинной русской азбуке букву «Т» называли словом «твердо».
— Мы стоим твердо, — говорил Суворов. — Пусть король попробует атаковать нашу позицию.
Буква «твердо» на чертеже пересекала своей вертикальной чертой селение Куннерсдорф. Плечи буквы лежали на прибрежных высотах. Стрела острием вправо указывала течение реки. Слева от «Т» простиралась большая топь с болотистой речонкой посредине, сбегающей к Одеру. Через топь шла гатью дорога с переброшенным через нее мостом. Справа от буквы «Т» находились труднопроходимые, пересеченные места, высоты и лесистые холмы перемежались долами. Нижним своим концом буква «Т» опиралась на гребень обрывистого оврага, укрепленный 80-пушечной батареей. Противоположный берег оврага, покатый, исчезал в густом лесу.
Приготовление поля сражения к бою закончилось. К ночи на 1 августа русская армия стала в боевом порядке по намеченной диспозиции.
Суворова волновали неизъяснимые чувства. До сих пор он читал описания или слушал рассказы о сражениях, некогда бывших, теперь он воображал себе битву предстоящую, и то, что совершалось на его глазах, мало походило на все описания. Ни на одной картине прошлых боев армии не стояли так, как русская армия стояла тут, но выбранное им с Фермором место предписывало ставить войска так, а не иначе.
Наступила ночь. Загорелись костры. Русская армия стояла открытым биваком, не маскируя своего расположения. С вершины холма Шпицбергена, увенчанной короной звездообразного редута, где посредине поставили шатер Салтыкову, ясно вырисовывалась линиями огней кривая буква «твердо». Здесь стояли новые, так называемые шуваловские, гаубицы.
Ночь прошла спокойно.
На рассвете казаки донесли, что прусская армия, совершив обход по левому берегу Одера, переправилась на правый берег, не выше Куннерсдорфа, как ждал Фермор, а значительно ниже Франкфурта — у Кюстрина, и без отдыха двинулась усиленным маршем вверх по реке. Фридрих шел, по обыкновению, без обозов. Пруссакам пришлось идти то в гору, то под гору, обходя встречаемые на пути озера.
— Так он потеряет половину людей в пути, — сказал Салтыков. — Задумается.
— Он будет атаковать нас с чем пришел, — ответил Суворов.
День настал безветренный и жаркий. Солдаты короля шли в облаке пыли, изнемогая от жары и жажды. Только к полудню армия прусского короля достигла окрестностей Куннерсдорфа.
Фридрих с вершины холма увидел открытый бивак русской армии и не мог скрыть смущения и гнева.
— Это как шахматная доска, — сказал он любимцу своему Веделю.
— Но фигуры стоят неправильно. Я вижу в их построении новизну. Это совсем не то, что при Цорндорфе.
Фридрих убедился, что первоначальный план его, простой и ясный, невыполним. Он предполагал атаковать русскую армию с трех сторон разом, чтобы прижать ее к реке и уничтожить. Но по самой численности своей соединенные силы русских и австрийцев (их вместе было более восьмидесяти тысяч) занимали настолько обширную площадь, что для охвата и трехсторонней атаки не могло быть достаточно сорока тысяч солдат, которыми располагал бы король, если бы он мог ждать отставших.
Оставалось найти в позиции русской армии слабое место, чтобы, ударив по нему, проникнуть на пространство, занятое русскими.
Боевой порядок русских показывал, что они согласны принять сражение. Фридрих пришел, чтобы дать битву. Ретироваться без боя — значило подвергать прусскую армию, утомленную длинным маршем в знойный день, опасности разгрома, потому что русская и австрийская конницы превосходили прусскую числом.
Решение требовалось быстрое. Фридрих заметил, что левый фланг русских прикрыт со стороны оврага батареей; но этот овраг позволял пруссакам накопить силы для атаки.
Тяжелые пушки пруссаков, взятые Фридрихом из Кюстрина, начали бить по ретраншементу над гребнем оврага, на левом фланге русского расположения. Намерение Фридриха стало ясно. Под прикрытием артиллерийского огня прусские гренадеры вышли из леса и двинулись через пологий скат оврага в атаку…
Прусские гренадеры под картечным огнем русской батареи перебегали овраг. Многие из них пали мертвыми. Но за первым рядом последовал второй и третий. Из леса выбегали всё новые солдаты, и в полчаса под защитой крутого яра, где их не могла достичь картечь, накопилась большая сила. Фридрих, находясь в лесу за оврагом с конницей, послал гренадерам приказ идти в атаку. Яростно кинулись пруссаки вверх по крутому склону. Их встретили в упор картечью, а потом из окопов — ружейным огнем. Но пруссаки овладели ретраншементом и отбросили в поле два голицынских полка.
Голицын находился в первых линиях и с хладнокровием, которого от него не ожидали, отдавал приказания, развертывая первую линию своих полков вправо, вторую — влево.
В этот решающий момент к нему подскакал Суворов. Именем главнокомандующего Суворов приказал увозить полковую артиллерию и ставить ее по холмам.
Буква «твердо» опрокидывалась. Там, где был раньше ее слабый нижний конец, вырастали могучие плечи.
Пруссаки теснили голицынские полки. Вскоре корпус Голицына был оттеснен почти до деревни Куннерсдорф, и у короля явилась возможность вывести на поле битвы всю наличную свою пехоту и часть конницы. Но высоты над рекой и Шпицберген оставались в руках русских. Румянцевский корпус только вступил в бой. Корпус Фермора еще не двинулся.
Фридрих тем не менее считал битву решенной. Прижатой к реке русской армии оставалось, по мнению короля, отступать через болото, где единственный мост уничтожили сами русские. Тесный понтонный мост, наведенный ими на левом берегу Одера, не мог серьезно помочь переправе. Отступление в сторону Франкфурта тоже представлялось невозможным. Отступать к Франкфурту — значило подвергнуть армию губительному удару во фланг…
День клонился к вечеру. Фридрих появился на поле битвы в сопровождении своих генералов. Среди дня в штаб короля явился курьер от Фердинанда, герцога Брауншвейгского, с известием о том, что им разбиты французы при Миндене.
