и две тысячи прогонов, поеду на Дунай, покажу твоим командирам, как надо воевать. А то они на этом берегу топчутся, на ту сторону Дуная шагнуть боятся. Если скиня рукава воевать, народу сгубишь вдесятеро больше». — «Да и казну разоришь», — сказала Екатерина. А он ей: «А что им казна? Им выгоднее, чем ни дольше война: генералы на армию сами подряды берут, казну грабят…» — «Тише, тише ты, Александр Васильевич, еще кто услышит. Ну, поезжай в армию». Суворов взял паспорт, две тысячи прогонов и явился в армию прямо к Румянцеву. «Так и так, говорит, с царицей я беседовал. Ее величество желает, чтобы мы воевали сильно, крепко и скоро». — «Силы у нас мало, а у турок много», — отвечает Румянцев. «И с малой силой, сударь, при уменье можно делать великие дела». Нахмурился Румянцев, не любо ему такие слова слышать. «Хорошо, сударь. Вот вы нам и покажите, как надо с малыми силами действовать. Назначаю вас, генерал, наблюдать турок у крепости ихней Туртукая. Извольте туда ехать немедля и принять команду». Суворов стал стрелкой, руку к шляпе, повернулся, вскочил на коня и поскакал к Туртукаю.
Встретили мы Суворова честь честью: в барабаны били, из пушек палили, музыка играла, колокола звонили, попы молебен пели.
Видит Суворов — всё старые знакомые, надерганы роты из разных полков: астраханцы, ингерманландцы, суздальцы, гренадеры, карабинеры, казаки. Стоим без дела, комарье нас ест, лихорадка почти всех трясет. И его самого схватила — через сутки начала бить. Плохое дело!
Посчитал он нас. «По спискам больше должно быть». Мы ему объяснили: «Дело вам, Александр Васильевич, давно известное: коих побили в боях, кои от лихорадки померли. А на убитых да на умерших и жалованье и паек идет, командирам доход. Иных уж и кости в земле истлели, а их будто и кашей кормят и сапоги и мундиры новые на них шьют. А мы, хоть и живы, наги и босы». — «Нехорошее дело, — говорит Суворов. — Однако так ли, сяк ли, Туртукай надо брать. Много ль турок?» — «Да вшестеро против нашего». — «Что скажете, богатыри?» — спрашивает Суворов молодых. Те мнутся: «Маловато-де нас». Тогда он ко мне самолично: «Помнишь, что Первый Петр турецкому султану сказал? Объясни-ка молодым». А вот что, товарищи, было. Хвастал перед Петром турецкий султан, что у него бойцов несметная сила. И достал султан из кармана шаровар пригоршню мака: «Попробуй-ка, сосчитай, сколько у меня войска». Петр пошарил у себя в пустом кармане, достает одно-единственное зернышко перцу да и говорит:
Тут и молодые согласились Туртукай брать. Суворов приказал: «Взять Туртукай штурмом». Приказ вышел, как помню, на Николу-вешнего,[56] а штурмовать — ночью.
Изготовились мы, переплыли в лодочках Дунай. Берег на той стороне крутой, размытый, кустами порос. Выстроились в две колонны. В первой сам Суворов. Турки с батареи подняли пальбу. Мы на штыках ворвались в батарею, турок перекололи. Суворова ранило. Турки одну пушку впопыхах плохо пробанили, ее разорвало, осколок и угодил Александру Васильевичу в ногу. Ну, да ничего.
К рассвету прогнали мы турок из крепости. Хорошая была добыча! Шесть знамен взяли. Шестнадцать пушек. Да лодок больших тринадцать, а малых и не считали. Велел Суворов нам переправиться обратно, а крепость и город уничтожить до основания порохом и огнем.
Еще солнце не взошло — Суворов пишет Румянцеву рапорт. Посылает казака. Прискакал казак, отдает Румянцеву маленькую бумажку, да она еще у казака за пазухой пропотела. Что такое? Читает Румянцев: «Слава богу. Слава Вам. Туртукай взят, и я там».
Румянцев сильно разгневался. Он со всей армией без последствий на берегу Дунай-реки сидит, а тут прискакал какой-то — и готово! Приказал Румянцев Суворову немедленно явиться в главную квартиру. Повезли Суворова еле живого: лихорадка его бьет и рана мучает. Все-таки пересилил себя, надел мундир — ввели его к Румянцеву под руки. Покачнулся свет Александр Васильевич и упал бы к ногам фельдмаршала, да генеральс-адъютант подскочил, поддержал. А Румянцев кричит: «Оборви его!» Оборвал генеральс-адъютант с Александра Васильевича генеральский эполет и аксельбант с карандашиком, коим он рапорт в Туртукае писал, снял с Суворова шпагу — подает Румянцеву. «Под арест! — кричит Румянцев. — Созвать полевой суд!»
Собрался полевой суд. Одним генералам жалко Суворова, другие из зависти рады, а по силе регламента Петра Первого подлежит он разжалованию в солдаты и смертной казни за то, что самовольно, без приказа, крепость взял. Так и порешили. Послали Екатерине решение суда на подпись. Румянцев-то вскоре остыл и пожалел Суворова. Велел из-под ареста выпустить, отдал назад шпагу и говорит: «Вот теперь я вам, сударь, приказываю взять Туртукай». — «Как так?» — «Очень просто!» Пока Суворов под арестом сидел, турки поправили крепость да и засели опять в ней чуть ли не в десяти тысячах.
Суворов не отказался взять Туртукай и еще раз. Жалостно было на Александра Васильевича смотреть. Два гренадера водили его под руки. Голосу не слыхать: он командует, а адъютант его команду повторяет. Ох, уж взяло нас за сердце! Ворвались мы в крепость. Отняли мы у турок все пушки, опять много лодок всяких забрали. Суворов прямо хотел идти Дунаем на лодках да уж заодно взять и Рущук.
Румянцев велел назад воротиться. Послушался на сей раз Александр Васильевич — суд-то вспомнил. А тут и от Екатерины решение пришло. «Победителя не судят!» — написала она поперек приговора. И велела дать Суворову крест за храбрость: Георгия Победоносца второго класса».
Легенды и анекдоты сопровождали движение «планиды» Суворова, как серебристый шлейф комету в ее стремительном полете около Солнца. Солдатский рассказ о Туртукайском поиске, в общем, верно передает события. Истоки указывают только, что часть легенды о том, как Румянцев велел «оборвать» Суворова и предать его суду и будто бы суд приговорил его к смертной казни, а царица простила, не соответствует фактам, как не соответствует истине и то, что Суворов дважды брал Туртукай. «Этого не было, — скажет историк да еще прибавит: — И не могло быть». Но рассказчики не могут быть так строги к народным преданиям. Пусть суда над Суворовым за блистательную победу не было. Допустим, что и «не могло быть». Что же тогда остается от недостоверной легенды? Остается прежде всего
Мы знаем, что Суворов любил и чтил Румянцева. А Румянцев? Быть может, он тоже любил Суворова, но это не помешало ему после Туртукая перевести Суворова в резерв.
Суворов сам боялся, что сделал под Туртукаем куда больше, чем от него требовали, и что это повредит его карьере. Румянцев перевел Суворова в резервный корпус, а затем в Гирсово, пункт, занятый русскими на правом дунайском берегу. Румянцев считал этот пункт «не важным», не веря, чтобы турки на него ударили. Но Суворов, прибыв туда, рапортовал главнокомандующему, что удар турок на Гирсово непременно последует и лучше всего предотвратить их наступление встречным ударом на Карасу, соединив в одну группу все русские отряды на правом берегу. Румянцев не согласился — он продолжал еще сомневаться в том, что турки предпримут энергичные действия. Дальнейшее подтвердило, что главнокомандующий ошибся, а Суворов прав. В ночь на 3 сентября на дороге из Карасу в Гирсово появился большой отряд турецкой конницы. Утром турки подошли на пушечный выстрел к крепости, остановились, поджидая, когда подтянется пехота.
Крепость молчала. Верный своей испытанной тактике, Суворов решил выждать полного сосредоточения сил противника, чтобы решить дело разом.
Турки приготовили для нападения на Гирсово огромные силы, обученные французскими инструкторами на европейский лад. Они подступили к Гирсову, строясь в три линии, с кавалерией на флангах. Суворов, увидев это, усмехнулся.
— Оттоманы[57] хотят биться строем, — сказал он. — За то им будет худо.
Число турок Суворов определил на глаз в десять — двенадцать тысяч. У Суворова было всего три тысячи. Чтобы придать неприятелю отваги, Суворов выпустил в поле казаков, приказав им после короткой перестрелки обратиться в притворное бегство. Казаки так и поступили. Турки осмелели и развернулись перед крепостью параллельно Дунаю, опираясь правым флангом на реку Боруй. Они наступали правильными рядами, ничто не мешало им развертывать по указанию французских офицеров свои силы в открытом поле перед русскими укреплениями. Пушки на русских батареях молчали. Турки поставили батареи и открыли огонь по выдвинутому в поле шанцу,[58] где находился сам Суворов. Амбразуры пушек были замаскированы. Обманутые этим, думая, что укрепление защищается одной пехотой, турки бросились на штурм. Из амбразур выставились дула орудий. Грянул залп картечью, затрещали ружейные залпы. Неприятель усеял поле мертвыми телами. Суворов вывел из шанца пехоту и ударил в штыки. Бригада Милорадовича,[59] наведя понтонные мосты через реку Боруй, ударила на правый фланг турок. Конница Суворова на полном скаку врубилась в центр турецких линий. Янычары привыкли к встрече с русской пехотой, а тут им пришлось иметь дело с конницей. Турецкие кавалеристы, лихие в одиночных схватках, тоже отступили перед щетиной грозных штыков суворовской пехоты.
Не выдержав натиска, турки дрогнули и побежали, бросая оружие и амуницию. Пехота Суворова не могла за ними угнаться, конница преследовала их до полного изнеможения своих коней.
Турецкий обоз и все пушки достались победителям. Турки потеряли только убитыми, не считая пленных, больше тысячи человек. А у Суворова из трех тысяч бойцов было убито и ранено около двухсот человек.
Генерал-фельдмаршал Румянцев, довольный победой, приказал во всей армии отслужить благодарственные молебны, а Суворову прислал полное изысканных комплиментов письмо.
Женитьба
На боевом фронте снова наступило затишье. Василий Иванович нашел, что пора возобновить разговор о женитьбе. Он жаловался сыну в письмах, что стареет и ему все труднее вести хозяйство. Имения Василия Ивановича умножались, раскинувшись в разных отдаленных местах. Из дальних деревень являются ходоки, жалуются на притеснения старост и управителей, докладывают, что приказчики обворовывают хозяина, а те, воры и мошенники, со своей стороны докладывают, что мужики разленились, бегают, рубят хозяйский лес.
