и ладно: чем меньше знаешь – тем крепче спишь. А спать мне с уставшей от пустоты головой хотелось страшно: хоть какое-то занятие – несвязные сны.
Остальные истопники были не из их компании – стареющие мужики-работяги, никак не связанные с блатным миром. Работа, понятно, шла сутки-трое.
В общем, до субботы я был устроен, сыт-пьян и нос в табаке. Засыпая, я всё думал: вот попал в кабалу к Седому, а может быть, проще было паспорт у какого-нибудь пьянчуги тиснуть? Но паспорт тиснуть я мог завтра, а спать в тепле мне хотелось сегодня. Это, наверное, всё и решило. Да и документы подделывать – тоже целая наука, которой я пока не владею. Да и где подделывать – в подъезде?
Терзаясь обычными интеллигентскими сомнениями: 'правильно я поступил – неправильно', я наконец заснул беспокойным сном, в котором Варлам Шаламов рубил кайлом дверь мавзолея с надписью 'ЛЕНИН СТАЛИН'. Седой с Футляром грузили совковыми лопатами прах вождя в деревянную лагерную тачку, за которой стоял Никита Хрущёв, а Ворон, распахнув на груди телогрейку, орал на него благим матом: 'Не трожь Хозяина, падла! Не трожь!'. Мокрый мартовский снег засыпал и мавзолей, и Шаламова, и тачку с прахом Сталина, и синюю татуировку на груди Ворона.
В воскресенье, 10 марта, была смена Ворона, и я сидел в доме один, понятно, не зажигая свет и не выходя на улицу. Около девяти часов вечера входная дверь открылась.
– Эй, Банкир, – раздался голос Рыжего, – выходи, Седой зовёт.
Я собрался.
– В котельную, – скомандовал Рыжий. – А ну подожди…
Он вышел первым, осмотрелся по сторонам. На глухой и заснеженной улице никого не было.
– Пошли, Банкир, быстро! Дорогу помнишь?
Конечно, дорогу я помнил и помнил также, что раньше Рыжий называл меня фраером, а теперь – Банкиром. Что ж, видимо, все прогнозы оправдались, и общаться со мной стали повежливее.
В котельной меня уже ждали: Седой, как и в прошлый раз, сидел за столом, Ворон – возле топки. Я сел за столик, и Седой, дождавшись, пока Рыжий уйдёт составить Ворону компанию, начал:
– Молодец, Банкир, всё верно. Итак, ты из будущего?
– Из будущего. Или всё ещё не веришь?
– Верю. Ну и как там, в будущем?
Я усмехнулся:
– В будущем будет много чего, даже советская власть в конце концов рухнет, но в чём мой интерес тебе рассказывать?
Ворон хлебнул чифиря и спросил, глядя прямо в глаза:
– А что ты хочешь?
– Так я ж уже говорил: ксиву с пропиской и хату надёжную, чтобы упасть. Плюс десять кусков, за которые я продаю тебе этот чемпионат по футболу, все матчи. Плюс сам капусту на закладах стричь буду, а ты мне не будешь в этом мешать. Идёт?
Седой закурил, недобро прищурился:
– А почему бы мне не кликнуть Конопатого и не вытрясти из тебя всё бесплатно?
Я, как мог беззаботнее, рассмеялся:
– Чтобы вытрясти, надо знать, что вытрясываешь. А что ты знаешь, как поймёшь, что не вру? И потом, кроме футбола с хоккеем, в мире будет много чего ещё. Будет, например, весёлый пятьдесят девятый год, будет денежная реформа 1961 года.
– И что денежная реформа? – заинтересовался Седой. – И что ещё за новости в 59-м году?
– Ксива, хата, десять штук, – отрезал я и как можно спокойнее закурил. – Аванс я тебе уже проплатил – этим чемпионатом по хоккею. Что ещё? Будет это – будет тебе рассказ про 59-й год, который, не предупреди я тебя, ты можешь и не пережить, будет много чего интересного про денежную реформу в 61-м. И всё – деньгами пахнет. А у меня ещё в запасе – сорок лет будущего. Так что?
Седой надолго задумался. Минут десять он курил, чифирил, прикидывал. Наконец сказал:
– Завтра с утра делаешь фотки на паспорт, в срочном фото. Отдашь их Футляру. Хочешь – ночуй сегодня здесь. О том, что знаешь будущее, – ни Ворону, никому ни слова. Всё!
Он встал и, кликнув Конопатого, ушёл.
Владимир Сергеевич надолго замолчал, привычным тоскливым взглядом всматриваясь в темнеющий противоположный берег. Потом, докурив очередную 'Мальборо', продолжил:
– В общем, через неделю, в воскресенье, Седой навестил нас с Вороном. Отослав хозяина квартиры на кухню, положил передо мной зелёный советский паспорт:
– Держи, Банкир!
Я посмотрел: был я теперь Коротковым Виктором Николаевичем, 1931 года рождения. Нормуль!
– Поедешь в посёлок Одинцово, что к западу отсюда, жить будешь там, на Советской улице, дом 8, у старушки божьего одуванчика Пелагеи Степановны. Она тебя пропишет как своего внучатого племянника. От вокзала первая улица направо. В общем, захочешь – найдёшь. Там тебя никто не тронет – участковый наш. Можешь даже на работу устроиться, если не впадло. А вот – десять штук. – И Седой выложил огромные советские дореформенные банкноты. – Сто листов.
Я, не дожидаясь, когда он спросит сам, положил на стол полностью заполненную – два круга – таблицу первенства СССР по футболу.
Седой посмотрел и хмыкнул:
– Опять 'мусора'? Ну ладно… Ворон! Подвари нам чифиря. – Спрятал таблицу в карман, закурил папиросу и спросил: – Так что ты там болтал про 59-й год и денежную реформу?
Признаться, я был поражён с того момента, как только Седой поверил в мою инобытийность: он был чистым прагматиком и странное появление человека из будущего не задевало в нём никаких романтических струн: он принял это как должное, как факт, который несёт прибыль. И всё. Ни вздохов, ни охов. Возможно, это было именно то, что мне нужно.
Я совершенно успокоился и, тоже закурив, спросил:
– Седой, у тебя среди валютчиков интерес есть?
– Ну, допустим, – настороженно сказал Седой. – И что?
– Надо тебе потихоньку завязывать с этим бизнесом: статьи по нему ужесточат.
– Когда, – спросил Седой, – и насколько?
– В 59-м валютчиков начнут расстреливать. Опасным станет это занятие. Так что смотри.
– Расстреливать? – не поверил Седой. – Это что, вместо пятерика вышка?
– Угу. Причём вышку Никитка нарисует даже тем, кого повяжут в 58-м. Задним числом к стенке поставит, личным указом.
– Падла! – прохрипел Седой. – Вот сука, блядь!
Он, откинувшись на стуле, долго скрипел зубами. Потом, овладев собой, спросил:
– Хорошо. Ну, гад Никита! А что там денежная реформа?
– Так ведь обмен денег намечается, однако.
– Знаю. И что?
– А то, что бумажки менять будут, а монеты нет, – с удовольствием произнёс я, вспомнив художественный фильм 'Менялы'.
– Ну? – Седой, видимо от раздражения, пока ничего не понимал.
– А ты подумай: обмен-то один к десяти, а монеты менять не будут. – И я закурил, предоставив ему возможность догадаться самому.
Седой – умный всё-таки был мужик! – наклонил голову, задумался и вдруг, пристально глянув на меня, кивнул: понял.
– Вот такие пироги, – закончил я. – Да ты не переживай, недолго Никитке царствовать: в октябре 64- го его (я сделал жест 'пером по горлу') попрут, на заслуженный, так сказать, отдых.
– Попрут? С поста генсека? За что? – Седой снова был ошарашен. – Кто? Это тогда советская власть кончится?
– Нет, советская власть ещё долго будет мозги парить. А Хруща сместят товарищи по партии, которых он к тому времени достанет хуже горькой редьки. – Я снова закурил. – А в основном – за развал сельского хозяйства. Рассказать про сельхозреформу 1959 года или хватит пока новостей из будущего?
