бережем. На то и берег называется. Например, взять меня. В Синопском бою — прошлым летом — мы затем турецкий флот разбили и сожгли, чтоб они к нам не пожаловали вместе с англичанами. Я во время самого боя из крюйт-камеры подавал картузы. Крюйт-камера — это, дозвольте объяснить, пороховой погреб.
— Она знает, — кивнул головой Веня.
— Люк на палубу открыт. Бомба ударила, изорвала, зажгла у орудия занавеску. Лоскутья смоляного брезента в огне к нам в крюйт-камеру посыпались...
— Я вас про Нахимова спрашиваю, а вы, Петр Иванович, про себя! Мы уж про ваше геройство довольно знаем, — лукаво улыбаясь, молвила Наташа.
Стрёма вспыхнул, ударил шапкой о скамью и закричал:
— Что Павел Степанович, то и я! Все одно! Выйти в море и лучше погибнуть в бою, чем бесславно умереть на мертвом якоре в порту! Бывайте здоровеньки, Наталья Андреевна, — неожиданно закончил Стрёма, вскочив на ноги.
Нахлобучив шапку, он шагнул к двери. Веня загородил дорогу:
— Погоди, Стрёма, доскажи!.. А ты уж будь добренькая, Наташенька, дай ему все сказать... Порох-то в крюйт-камере взорвался?
Стрёма остановился и усмехнулся:
— Кабы взорвался, так и нам бы с тобой тут не говорить. И надо мной твоя сестрица бы не издевалась. И «Мария» наша полетела бы в небо ко всем чертям. А с ней и сам Павел Степаныч, а с ним триста человек...
— А ты что сделал, Стрёма? — настойчиво требовал Веня.
Стрёма как бы нехотя снова опустился на скамью перед Наташей и, не спуская глаз с ее дрожащих пальцев, продолжал:
— Пускай они не желают слушать, а для тебя, Веня, я доскажу, коли ты забыл.
— Совсем не помню! Ничегошеньки!
— Неужели? Ну ладно. Вижу я — пылают смоленые лоскутья, корчит их огонь, как бересту в печи. Братишки — к трапу! «Стой! Куда?!» Люк я задраил моментально. И остались мы с братишками в крюйт- камере с пылающим огнем. Триста пудов пороху. Кричу: «Хватай, ребята!» Схватил я лоскут голыми руками, смял, затоптал. Замяли, затоптали огонь — не дали кораблю взорваться. Сами чуть от дыма не задохнулись. Открыли люк. А наверху и не догадался никто, что у нас было: «Давай порох! Чего вы там — заснули, что ли?»
— Покажи ладони, Стрёма, — просит Веня.
Стрёма сунул шапку под мышку и протягивает ладони с белыми рубцами от ожогов.
— Наталья, смотри! — приказывает Веня сестре.
Наташа посмотрела на руки Стрёмы. Губы ее свело звездочкой, будто она попробовала неспелого винограда.
— Как вы могли на такое дело пойти, Петр Иванович... Желанный мой! — прибавила она, уронив голову на руки. Из глаз ее полились слезы.
— Полундра! — прокричал Веня сигнальное слово пожарной тревоги.
— Не согласно морскому уставу! — поправил Веню Стрёма. — Когда в крюйт-камере огонь, пожарную тревогу не бьют, а, задраив люки, выбивают клинья, чтобы оную затопить. И помпы не качают... Напрасно слезы льете, Наталья Андреевна. У меня в груди бушует такое пламя, что его и паровою помпой не залить.
— И ты не по уставу — руками огонь гасил! — заметил Веня.
— Да ведь, чудак ты, подмоченным порохом пушки не заряжают! Имейте это в виду, Наталья Андреевна.
Наташа перестала лить слезы, вытерла глаза и опять принялась за работу.
— Наталья Андреевна! — воскликнул Стрёма. — Оставьте в покое свои палочки на один секунд. Решите нашу судьбу. Довольно бушевать огню в моей груди!
— Чего вы желаете от меня, Петр Иванович?
— Мы желаем быть вашим законным матросом!
— Что вы, что вы! Очень круто повернули. Пора ли такие речи говорить? Война ведь. При вашем, Петр Иванович, горячем характере вас, чего боже упаси, убьют, и я останусь вдовою матросской... Радости мало!
— Эх, Наталья Андреевна! Ну, когда так, будьте здоровы, Наталья Андреевна!
— И вам того желаю, Петр Иванович!..
Стрёма ушел разгневанный.
Веня вскочил, закружился по комнате, кинулся обнимать сестру:
— Молодец, Наталья! Как ты его! Чего выдумал: свадьбу играть...
— Самое время! — отстраняя брата, сквозь слезы пробурчала Наташа. — Отвяжись! Поди на двор, что ли! Погляди, чего еще там.
Веня выбежал на улицу и крикнул вслед Стрёме:
— Напоролся на мель при всех парусах!
Стрёма не оглянулся. Навстречу ему шли с двуручной корзиной намытого белья мать Наташи, Анна Могученко, и сестрица Хоня.
Матрос снял перед ними шапку и прошел дальше. А женщины уже собирались поставить на землю тяжелую ношу, чтобы отдохнуть и поболтать со Стрёмой.
— Чего это Стрёма был? — спросила мать Веню, входя во двор.
— Свадьбу играть хочет!
— Ахти мне! Аккурат в пору!.. Давай, Веня, веревки — белье вешать.
Веня достал с подволоки веревки и начал с сестрой Хоней протягивать их тугими струнами по двору. Он влез на березку и, захлестнув веревкой ствол, оглянулся на мать.
— Сколько раз тебе говорить: не лазь на дерево, не вяжи за березу — на то костыли есть. Вот я тебе! — сердито кричит Анна.
Веня с притворным испугом спрыгнул с березы.
Мать вошла в дом.
— Обрадовал жених тебя, Наталья?
Дочь молча кивнула головой, подняв на мать красные, заплаканные глаза.
— Чего ж ты будто не рада?
— Не смейтесь, маменька, и без того тошно до смерти.
— Я не смеюсь. До смеху ли! Что ж ты ему сказала?
— Что я могла сказать?! Ведь убьют его! Вот у няни Хони в Синопе жениха убило...
— Эко дело — убьют! Я за твоего батюшку шла — не думала, не гадала, убьют иль что. Наглядеться не успела, а у него отпуск кончился. Я Михайлу родила в тот самый день, когда батенька под Наварином сражался с турками. Ранило, а жив остался. Да мы с тех пор еще сколько детей народили! Наше дело матросское уж такое.
— Маменька, так ты велишь мне за Стрёму сейчас идти?
— Воля твоя.
— Да ведь куда мне идти, коли его убьют на войне?
— В отцовский дом придешь, не выгоним...
— Маменька, свет мой ясный! — радостно воскликнула Наталья и залилась слезами.
Со двора послышались голоса. Мать выглянула за дверь и со смехом сказала Наташе:
— Еще жених пришел!
Веня на дворе, визжа от восторга, приветствовал нового гостя:
