покормить надо. А ты иди, приляг еще.
— Натопила, дышать невозможно, — пробурчал Агамемнон, пробираясь через сени к двери.
— Так ты окошко открой.
— А я знаю, как твои окошки открываются?
Когда он, как следует, промерзнув, вернулся в комнату, где мерно похрапывал Гриша, окно было уже открыто. Свежий ветер гулял по комнате и кружил хмельную голову. Агамемнон рухнул на заскрипевшую кровать с толстой периной, кое-как закутался в одеяло и вырубился.
Второе его пробуждение состоялось в десять часов утра. Бабушка ходила по комнате и что-то тихонько напевала себе под нос. Громко тикали настенные ходики.
Он сел на кровати и удивленно помотал головой. Никакого похмелья. Вообще ничего даже близко. То ли самогон такой, то ли воздух.
— Проснулся? — хитро посмотрела на него бабушка. — Вставай, порося бить.
— Чего? — не понял спросонья Агамемнон. — Какого еще порося?
— Маво, — ответила бабуля и удалилась.
Агамемнон посмотрел на кровать друга. Григория видно не было. На его предполагаемом месте наличествовал огромный ком из одеяла, подушки и смятой простыни. Впрочем, одна голая пятка с прилипшим березовым листом от банного веника из кучи все-таки торчала. Богатырский храп присутствовал тоже.
— Порося бить, — задумчиво проговорил про себя Агамемнон. — А на хрена мне этот порась сдался?
Бабушка выбралась на крыльцо через полчаса. Встала в дверях, жмурясь на солнышке. Вчерашняя метель и снег вспоминались теперь, как странный сон. Агамемнон даже глазам своим не поверил, когда утром вышел на улицу. Грязи — по горло, а снега — и следа нет.
— Бить-то пойдем? — спросила бабушка.
Гриша беспомощно посмотрел на друга. Внук поднялся. Он слабо представлял себе процедуру, в основном по старой хохме Михаила Евдокимова. Там тоже кого-то били, то ли поросенка, то ли бычка. Агамемнон плохо помнил, чем дело закончилось, но точно знал, что слушать было смешно до колик в животе.
Вслед за бабушкой он прошел на двор.
По нему тоже гуляли куры, пахло навозом и сеном, а за спиной, у выхода к огороду, громко хмуро похрюкивало.
— Глянешь? — спросила бабушка, направляясь как раз туда.
Агамемнон кивнул.
Она прошла к большим деревянным воротам, повозилась у тяжелого засова, там что-то лязгнуло, хрустнуло и завизжало. Воротина натужно поехала в сторону, открываясь.
И тут городской внучек открыл от удивления рот.
Из хлева вырвалось, выскочило, захрипело нечто серое огромное, бесформенное. Оно пронеслось мимо него, словно ураган, обдав по пути вонью и жаром могучего тела. Оно затормозило возле других ворот, повернулось, распугивая кудахчущих кур, и уставилось на Агамемнона маленькими, тупыми, но, несомненно, злобными глазками. Какой это был парась! На Агамемнона смотрел хряк, боров, машина для поглощения жратвы, отправления естественных надобностей и размножения. Он смахивал на минитрактор, которые продают для работы на садовом участке. Он даже звучал так же. Басовито и тяжело, словно внутри работал сложный могучий механизм.
Агамемнон непроизвольно попятился. Он совершенно не представлял, что ему теперь нужно делать. В опустевший враз голове его носилась только картинка спасительной двери в дом и тяжелого засова на ней.
Сзади хрюкнуло. А через мгновение позади него заработал другой механизм.
Агамемнон опасливо покосился через плечо.
Там стоял второй. Такой же, только чуть больше. Огромная серая туша в черных разводах щетины и грязи.
Хана, отрешенно подумал Агамемнон. Ему почему-то вспомнился познавательный эпизод из фильма «Ганнибал», где кричащего человека топтало и съедало заживо стадо свиней.
Клад, запоздало подумал Агамемнон. Какой тут, к черту клад.
Его словно ветром сдуло.
Он даже смутно запомнил, как оказался уже в доме. Просто внезапно он обнаружил себя стоящим в сенях, потным, пыхтящим, упирающимся ногой в противоположную стену, что бы не дай бог, дверь не открылась и страшные чудовища с той стороны не проникли внутрь. И только через мгновение отважный кладоискатель вспомнил о том, что забыл спасти из лап монстров свою любимую прабабушку.
Агамемнон не сразу пришел в себя.
Оказывается, это была распространенная деревенская шутка. Оказывается, порося не бьют так рано. Оказывается, для этой процедуры в каждом селе есть свои, деревенские специалисты. Оказывается, что это, наконец, целое, настоящее искусство.
— А то, — объясняла бабушка за гороховой кашей. — Убить-то знаешь как надо? И что б не мучился, и что б мясо не попортить. Да и снегу должно поболе быть. Опять же кровь убрать, да и хранить-то надо как-то ж?
— Да понял я, — пробурчал Агамемнон.
Гриша откровенно потешался.
— У вас, бабуля еще порося нету? — все любопытствовал он, пихая ногой под столом руководителя экспедиции.
Тебя бы туда, подумал Агамемнон со злостью. Тех хрюкающих гадов выпустить, а дверцу в дом на засовчик поплотнее прикрыть.
— Слышь, ба, — решил он вернуться к основной цели поездки. — А чего ты про прадеда помнишь-то? Вроде фальшивомонетчиком он был, да?
Гришина веселость сменилась сейчас же напряженной сосредоточенностью.
— Монетами занимался он, да, — закивала бабушка. — Много у него было, пока не забрали. Но у меня осталось кой-чего.
Если бы в комнате внезапно выключили бы свет, загоревшимися глазами нумизмата ее вполне возможно было осветить заново.
— А где, ба? — едва сдерживая нетерпение, поинтересовался Агамемнон.
Бабушка зашаркала в соседнюю комнату. Там повозилась несколько минут, в течении которых друзья сверлили друг друга напряженными взглядами. Когда она появилась снова, в руках ее была большая металлическая коробка.
— Вот, — сказала бабушка, поставив коробку на стол. Внутри обнадеживающе загадочно звякнуло. — Просмотрите.
Вадим Немченко
Вадим не любил встреч с коллегами.
Особенно, в последнее время.
Он прибыл на место встречи первым. Он всегда старался быть первым во всем, в том числе и в отношениях с девушками. За это его в институте прозвали Первачок. Прозвище просуществовало ровно два месяца, пока главному стебальщику и задире потока Сереге Новикову Немченко прямо на лекции по этике межличностных отношений не подрезал опасной бритвой мочку правого уха. После этого Новиков надолго затих и перестал давать однокурсникам гнусные прозвища.
