По-пластунски Виктор пополз вдоль просеки, осторожно раздвигая траву, с затаенным страхом ожидая, что машины не будет. Тогда оставалось только одно: прислонясь к дереву, пустить себе пулю в лоб. Он знал, что сил на продолжение поисков не осталось. Трахнутый дурак, подумал про себя Виктор. Немченко меня все-таки доконал. У нас с ним давно не клеилось, а вот сегодня…
Машину Виктор увидел почти сразу — знакомую и любимую. Не подвел все-таки компас в моей башке, подумал радостно Гарин, не подвел… Мой самый лучший компас, в моей самой лучшей башке… Так… Посмотрим спокойно, не торопясь… Он настороженно огляделся. Вроде спокойно. Вроде повезло. А как же чувство опасности?
До машины оставалось всего несколько метров, когда оно возникло у Виктора вновь. Смутное предчувствие беды, перерастающее в серьезную опасность. И хотя ппроисходило это медленно и как-то неуверенно, своим ощущениям Гарин верил всегда. С машиной явно было нечисто. Ловушка?
Он замер.
Запахи… Нет… Звуки… Нет… Что же…?
Наконец Виктор увидел.
Рядом с задним бампером его «восьмерки» в темноте что-то шевелилось. Что-то большое, лохматое — он сосредоточился — не человеческое. Значит, почти безопасное. Это что-то, судя по доносящимся звукам, обнюхивало бампер.
Виктор еле удержался, чтобы не засмеяться. Засады не было. Была брошенная лохматая псина, истосковавшаяся по еде.
Уже у машины Виктор сумел разглядеть, что пес огромен. Не овчарка и даже не мастиф — какая-то жуткая помесь, способная появиться только в собачьем питомнике, под тщательным надзором естествоиспытателя-собаковода. Сильнее всего псина напоминала здоровенного то ли волка, то ли медведя. Прямо-таки настоящий мутант, который наверняка ничего и никого не боялся в жизни. Не двигаясь и не мигая, пес смотрел на него, а в глубине собачьих глаз Виктору почудилось что-то… человеческое. Опасное… Виктор поднял пистолет. Мне кажется, подумал Гарин. Сказывается потеря крови…
— Что, сволочь, — произнес Виктор, — жрать хочешь?
Пес не двигался.
Виктор нащупал замок за спиной и распахнул дверь. Не отрывая взгляда от собаки, сел на сиденье. В машине, простоявшей почти три часа в ночном лесу было холодно. Четыре, поправился он, краем глаза заметив часы. Четыре часа. Сколько же я шел обратно?
Времени на общение с животными не оставалось. Он в последний раз посмотрел на пса и, стараясь не хлопнуть, закрыл дверь.
Аптечка находилась в бардачке. Найти что-либо в темноте было практически невозможно, но Виктор, нащупав-таки бинт, разорвал пакет зубами. После тренировки в лесу перевязка много времени не заняла. Он провел рукой по выходному отверстию в плече и порадовался, что пуля прошла навылет. Могло быть и хуже. Много, много хуже.
Пакет с распечатками лежал на приборной панели. Виктор взвесил его в руке. Может, бог с ним, с Немченко, подумал он. В общем-то, только благодаря ему я сейчас в своей машине. Может не так уж он и плох? Гарин положил пакет на соседнее сидение и завел машину.
Потом посмотрел в зеркало заднего вида.
Пса не было. Он исчез.
Может, мне вообще эта чертова псина померещилась? А, ладно, ну ее к черту…
Через десять минут Виктор уже выворачивал с просеки на дорогу, морщась от боли при переключении передач.
Агамемнон Рождественский
Поселковое кладбище находилось достаточно далеко от города по кривой и заросшей бурьяном проселочной дороге. Она, петляя шла через жутковатый темный лес. Пока дорога еще не рассталась с городской окраиной, Гриша бодрился и болтал без умолку. Однако, как только последние дома канули в темноту, он почувствовал себя неуютно. Минут через двадцать кружения по темному лесному коридору, он, не выдержав, возмутился.
— Да же оно, черт!
— Это старое кладбище, — объяснил Агамемнон. — На нем не хоронят давно.
— И долго еще?
— Прилично.
Спустя еще минут десять у нумизмата возник новый вопрос.
— Интересно, как же они народ на кладбище возили? Далища-то какая.
— А лошади на что? И, кроме того, город раньше был разбросаннее.
— А ты, поди, помнишь.
— Помню.
Время медленно, но неуклонно приближалось к полночи. Свет фар выхватывал из темноты то разлапистую елку, то упирался в непролазные кусты. Нумизмата начала пробирать нервная дрожь.
— Слушай, — произнес замирающим шепотом Гриша, не отвлекаясь от руля, — а может, ну его нафиг, кладбище это, а?
— Ты о чем? — не понял Агамемнон, напряженно вглядываясь вперед.
— Может, утром могилу прадеда твоего навестим? — не выдержав, предложил нумизмат.
Агамемнон повернул голову и ощупал напарника внимательным взглядом.
— Ты что, боишься? — через мгновение спросил он с усмешкой.
— Боюсь, — признался Гриша. — До судорог в желудке. Я с детства кладбища не перевариваю, а уж тем более, ночью в двенадцать часов. Да еще родня твоя с семейными проклятиями. Давай завтра все сделаем, а?
— Тебе Порш Кайен нужен? — ядовито поинтересовался Агамемнон.
— Сейчас уже как-то не особенно, — нервно ответил Гриша.
— Слабак, — объявил начальник экспедиции. — Сделай музыку погромче и не бойся. Ты же со мной.
— И что?
— Пациентов дурки проклятия не берут, — твердо сказал Агамемнон.
Жизнерадостная песенка про вечеринки в Малинке сменилась очень актуальной «Я хочу быть с тобой» бессмертного «Наутилуса». После припева про комнату с белым потолком, Гриша заметил задумчиво:
— Ну, я-то не пациент.
Но отступать было поздно.
Фары уперлись в кладбищенскую ограду.
— Сворачивай налево, вдоль поедем, — махнул рукой Агамемнон. — Тетка сказала, дед где-то у входа лежит.
— Ага, — недовольно пробурчал Гриша, но, конечно, свернул.
Узкая дорога вывела их к большой вытоптанной поляне с едва различимыми остатками асфальта. Бурьян был и здесь. Он едва заметно шевелился на ветру и, казалось, словно пытался что-то сказать.
Разыгравшееся воображение Григория Палия немедленно подсказало, что.
— Умрете, — шептал бурьян. — Вы оба здесь умрете.
— Приехали, — прервал Агамемнон Гришино общение с воображением. — Вставай у входа и пошли за лопатами.
— А вдруг здесь есть кто? — предпринял Гриша последнюю попытку.
Начальник экспедиции выразительно постучал себя кулаком по лбу.
