никем выставлять.
— Тогда зачем?
Она взяла бутылку, сделала глоток.
— Может быть, я просто хочу привлечь твое внимание?
— Ага… — кивнул Петровский. — Мы пьем не потому, что тянемся к веселью, и не распущенность себе мы ставим целью…
— А дальше?
— Что дальше?
— Это ведь стихотворение чье-то… не помню чье… Продолжай…
— Мы от себя самих хотим уйти на миг, — продекламировал Тарас, — и только потому к хмельному склонны зелью… Это Омар Хайам… Прекрасный и странный поэт…
— Вот видишь… — она провела рукой по лицу. — Ты даже прекрасных и странных поэтов знаешь… Ты красивый, умный, выдающийся человек, Тарас… И любая женщина была бы с тобой счастлива…
— Любая… — произнес Петровский. — Но только не ты, очевидно?…
Она помолчала.
— Что ты знаешь о моей жизни? — с горечью сказала Майя. — Что ты видишь, кроме меня, делающей тебе завтрак утром и меня, встречающей тебя с работы? Ты — это сплошная работа. Ты неисправимый трудоголик, Тарас. У тебя даже по выходным куча нескончаемых дел. А что остается мне?
— Купи себе собаку, — ответил Петровский. — Купи, что хочешь… Организуй какое-нибудь модельное агентство… Парфюмерный магазин… Женский журнал, что хочешь… Ты ведь прекрасно разбираешься во всем этом…
— А как мне купить тебя, Тарас?… Как сделать, чтобы ты хоть изредка был со мной, а не с твоей злосчастной работой?
— У меня не злосчастная работа, — буркнул Петровский. — Она кормит и меня и тебя.
— Да, да… — закивала головой Майя. — Кормит… И неплохо кормит, ты молодец… Но я даже не знаю, чем ты занимаешься… Куча фирм каких-то — корпорация «Полночь». Что там у тебя есть? Охранное агентство… Мило… Фирма, занимающаяся паранормальными явлениями… Замечательно!.. Контора по продаже программного обеспечения. Наверное, есть еще что-то, неважно. Это ничего не меняет. Я прожила с тобой семь лет и не знаю, с кем я прожила эти годы… С кем, а? Расскажи мне, Тарас!..
Такие рассказы надо начинать с самого главного, подумал Петровский. С того, Майя, что семь лет ты живешь рядом с нечеловеком. Ты готовишь ему еду, ездишь с ним по банкетам, ложишься спать рядом… С чего же начать, дорогая?…
— Я не могу, — ответил он. — Я ничего не могу рассказать тебе… Это никому из нас двоих не нужно.
— Мне, — нужно, — упрямо сказала Майя.
— А мне, — нет.
— Значит, так, Тарас… Катись, в шатер, женщина… Грей простыни и жди своего хозяина, так? — она начинала заводиться. — Так, Петровский?!
— Да нет, же, господи… — вздохнул он. — Все совсем не так. Ты же знаешь, я люблю тебя…
— Любовь — прежде всего доверие, Петровский, — ответила Майя. — Если ты не можешь мне рассказать, значит, ты мне не веришь. Значит, ты не веришь человеку, который был с тобой столько лет…
Господи, подумал Петровский. Ну почему я не уследил и позволил ей выпить лишнего?
— Это не мои секреты, Майя, — ответил он. — И я не в праве решать, кому и что говорить…
— Ты всегда решал, Тарас. Что же случилось теперь?
— Ответственность, — просто сказал он.
— А ответственность передо мной? Как насчет этой ответственности?
Очередной испоганенный осенний вечер, с тоской подумал Петровский. Кому все это нужно?
— Ты опять о детях, — констатировал он вслух.
— Опять, — согласилась Майя. — Я хочу стать матерью, Тарас. Мне уже тридцать. Мне пора стать матерью…
— Пока это невозможно, — отрезал Петровский. Он ощутил, что начинает терять самообладание. Майя в одиночестве вполне могла стоить трех «Полночей».
— Что значит пока?
— Это значит — пока.
Он вспомнил разговор с Ганиным. Неделя срока. Ну, держись, светило науки…!
— И когда же, наконец, закончится твое пока?
На него накатило вдруг то, что случалось крайне редко. Ярость. Ослепляющая неудержимая ярость.
— Если хочешь ребенка, заведи себе любовника! — вспылил он, треснув кулаком по столу.
Она отшатнулась, еле успев поймать бутылку.
— Ах, вот как!.. Любовника?!.. Хорошенькое дельце, нечего сказать!
— Да, — зло сказал Тарас. — Заведи их себе хоть футбольную команду! И превратись, наконец, в мать-героиню!..
— Только отстань от меня, — закончила Майя за него. — Так, ведь, Петровский?
— Да, — кивнул он. — Только отстань.
— Но я ведь люблю тебя, — в ее глазах показались слезы. — И я никого не хочу, кроме тебя. Что же мне делать, Тарас?!..
— Купи себе собаку, — зло повторил Петровский.
Майя с размаху влепила ему пощечину. Настоящую оплеуху, он еле сумел удержаться, вцепившись в стол.
— Ты — садист, Тарас! — закричала она, вскакивая и опрокидывая кресло. — Ты настоящий садист! Ты издеваешься надо мной каждый день, все эти проклятые семь лет, спокойно и методично. Ты… Ты — настоящий подонок, вот кто ты, Петровский!..
— Ах, подонок… — сказал Тарас, поднимаясь. Правая скула горела, а в голове плыл хрустальный звон. Тяжелая рука оказалась у Майи, ох, тяжелая. — Что же ты себе позволяешь, а? Совсем озверела?
Она рыдала, закрыв лицо.
Его взгляд поймал бутылку с пивом. Он ничего уже не видел кроме этой проклятой бутылки.
— Смотри! — закричал он в бешенстве. — Ты хотела знать — смотри!
Резким движением он ударил бутылкой по краю стола, разбрасывая осколки по паркету.
— Что ты делаешь?! — вскрикнула Майя. — Ты что?!
Гостиная плыла перед глазами.
Он поднял «розочку» с поблескивающим на сколах стеклом.
— Ты хотела знать, Майя, — произнес Петровский. — Ты хотела знать кто я и что я… Твой шанс, Майя… Смотри…
Резким движением он воткнул «розочку» себе в руку.
Ослепляющая боль пронзила мозг.
Кровь из разорванной руки стремительным рывком выплеснулась наружу. Он с перекошенным лицом согнулся, роняя ее на паркет.
— Тарас!.. — взвизгнула Майя. — Ты что?!..
Ее взгляд лихорадочно метался между лицом Тараса и окровавленной рукой.
— Ты… Ты… — запинаясь, начала она, а Петровский, стиснув зубы и сдерживая рвущийся крик, выпрямился и отбросил разбитую бутылку в сторону. Он поднял искалеченную руку вверх.
Края раны неторопливо, прямо на глазах, стягивались. Боль утихала, только в руке чувствовалось странное покалывание. Почти щекотка. Получилось, подумал он, забыв уже, когда проделывал такое в последний раз. Господи, Майя… Он посмотрел на ее остановившиеся глаза. Майя…
— Я не человек, Майя, — сказал он. — Ты хотела это знать и теперь узнала. Именно, поэтому у нас
