Сенека

датировки еще одного посвященного Серену трактата – «О постоянстве мудреца». Принято считать, что «Постоянство...» предшествует «Спокойствию...» – на том основании, что от трактата к трактату мы якобы наблюдаем духовную эволюцию Серена от эпикуреизма к стоицизму. Сторонники этой точки зрения полагают, что Серен, во время создания «Постоянства...» исповедовавший эпикуреизм, к моменту создания «Спокойствия...» успел стать приверженцем учения Зенона. Однако те фрагменты, на основании которых обычно строится защита этой идеи, вовсе не несут подобного смысла.

На чем основано предположение о том, что Серен в ту пору, когда создавался трактат «О постоянстве мудреца», придерживался эпикурейства? Сенека пишет: «Epicurus, quern vos patronum inertiae vestrae assumitis» («Эпикур, которого вы считаете покровителем своей бездеятельности»). Но дело в том, что эта фраза, которой исследователи дают ложное толкование, произвольно вырывая ее из контекста, вообще не относится к Серену! Она является частью пространного рассуждения, в котором Сенека критикует тех, кто склонен разделять мнение толпы и не способен понять истинного величия мудреца. Низменные души, они прячутся за витриной эпикурейства, не имея представления о настоящем учении Сада33. В этой длинной инвективе имя Серена вообще оказывается забытым. Сенека довольно часто использует подобный прием, так что читателю приходится быть настороже. Так, в трактате «О счастливой жизни» он обрушивается на хулителей эпикурейца Диодора, но разве это значит, что он причисляет к ним своего брата Галлиона? Точно так же в трактате «О провидении», когда речь заходит о людях, не способных осознать, чего они стоят, потому что жизнь никогда не посылала им суровых испытаний, автор вовсе не имеет в виду Луцилия. Поэтому нет ни малейших оснований предполагать, что, критикуя на страницах «Постоянства...» эпикурейцев, Сенека под одним из них подразумевал Серена.

Мало того, в начале трактата имеется указание на то, что Серен симпатизировал стоикам. Если бы это было не так, разве стал бы он столь горячо возмущаться публичным унижением Катона? Он, конечно, не принадлежал к числу твердых приверженцев учения, ведь в этом же самом диалоге он произносит: «Omnibus relictis negotis Stoicusfio» («Когда оставляю все дела, я становлюсь стоиком»). Но это означает лишь, что из-за занятости другими делами ему пришлось отказаться от постижения философской культуры, к которой он прежде стремился.

Точно так же, когда в диалоге «О спокойствии духа» он рассуждает о том, что иногда его тянет «последовать наставлениям Зенона, Клеанфа и Хрисиппа» и вступить на путь политической карьеры, мы понимаем, что речь идет всего лишь о слабом поползновении. Невозможно не услышать за словами Серена, перечисляющего имена великих учителей Стои, откровенной иронии: «Qnorum tamen пето ad rent publicam accessit, et nemo non misit» («Однако из них никто не посвятил себя государственной деятельности и всякий ею пренебрегал»). Серен, который в поисках внутреннего спокойствия обращается к Сенеке за советами, чувствует, что его манят к себе тысячи вещей, но ни одной из них он не готов отдаться целиком. Он пока еще в такой же мере не может считаться философом (в том числе и стоиком), в какой не может считаться оратором, писателем, дельцом или искателем славы. Он жаждет испробовать все эти ипостаси – все сразу или поочередно, но пока еще он никто.

И миф о том, что «О постоянстве мудреца» написано раньше, чем «О спокойствии духа», рушится прямо на глазах.

Зато доказать, что верен как раз обратный порядок написания двух этих книг, очень легко. В первой мы видим Серена в начале жизненного пути, на перекрестке множества дорог. Во второй он уже накопил кое- какой опыт римской жизни, прошел через столкновение со многими людьми. Наверняка ему пришлось вынести немало обид со стороны важных вельмож, с которыми он теперь виделся ежедневно – даже если, как это предположил Фридрих (хотя он не обязательно прав), он не особенно пострадал от происков Агриппины, недовольной историей с Акте. Более правдоподобной представляется ситуация, в которой молодой провинциал, попавший во дворец благодаря милости одного из «друзей принцепса», на первых порах действительно вел себя немного неуклюже, вызывая насмешку опытных царедворцев. Средством, способным вывести Серена на путь мудрости, Сенека как раз и считал стоицизм, огромное значение которого во внутренней жизни человека он пытался объяснить своему юному другу. Примечательно, что «Спокойствие...» содержит только рекомендации общего характера, призванные послужить «врачеванию души» независимо от того, насколько разум готов проникнуться принципами и «техническими» тонкостями стоицизма. Это, впрочем, не мешает автору «Постоянства...» охотно прибегать к силлогизмам Школы и с большой точностью изобразить стоический идеал, символом которого является образ мудреца. В момент создания «Постоянства...» Серен, конечно, еще не стал стоиком, но по сравнению со временем его сомнений относительно жизненного выбора он значительно приблизился к этому состоянию.

Исследователи единодушно признают, что трактат «О постоянстве мудреца» был написан после смерти Калигулы и после смерти Валерия Азиатика, последовавшей в 47 году. Отметка terminus ante quern – это, конечно, смерть самого Серена, скончавшегося либо в 61-м, либо в 62 году. Если принять предложенную нами (приблизительную) датировку «О спокойствии духа», тогда 54 год превратится в новую веху terminus post quern, и мы приходим к новой «вилке»: 54—62 год.

В одной из своих предыдущих работ мы уже отмечали, что события, случившиеся в 55 году в Парфянском царстве, дипломатическое вмешательство Рима и резкое изменение внутреннего положения проливают некоторый свет на ту фразу из трактата Сенеки, в которой говорится о «продажности» парфян. Конечно, уверенности здесь у нас нет. К 55 году парфяне уже много лет служили причиной беспокойства римлян. Но на тот временной промежуток, который мы определили другим способом, приходится и военная операция 55 года, которая не могла не привлечь внимание Сенеки к этой стране. В Риме в ту пору только и говорили что о Парфии и Армении. Нет ничего удивительного в том, что этот пример первым пришел ему на ум. Вот почему мы считаем, что «О постоянстве мудреца» было написано либо в 55 году, либо немногим раньше, но наверняка не намного позже.

Вскоре после этого – или незадолго до этого, если «Постоянство...» появилось в 56 году, Сенека выступил с речью, из которой впоследствии родился трактат «О милосердии». Вполне возможно, что текст речи в списках ходил среди широкой публики, хотя сам трактат, каким он знаком нам, не относится к этому периоду. Можно предположить, что в незавершенном виде он хранился среди бумаг Сенеки и был опубликован после смерти философа.

Так же, как «Постоянство...», труден для датировки и трактат «О счастливой жизни». Впрочем, нам показалось, что мы нащупали путь к решению этой задачи. Terminus post quern определяется по тому, что Сенека называет своего брата Новата Галлионом. Установлено, как мы уже указывали, что начиная с 52 года он уже носил это имя. Он, конечно, мог получить его и раньше, однако не до того, как был создан трактат «О гневе», поскольку в нем он еще фигурирует как Новат. Вместе с тем в «Счастливой жизни» Сенека описывает себя как человека богатого и почитаемого, а мы знаем, что таковым он стал только после 41 года, вернувшись из ссылки. Следовательно, диалог не мог появиться раньше 50—51 года н. э. Не мог он быть написан и после 62 года, когда Сенека вышел в отставку. Но все- таки каким годом он датируется в этом интервале?

Целый ряд указаний на это содержится в самом тексте. Самым ясным из них, бесспорно, следует считать тревожный тон, в котором выдержаны последние сохранившиеся слова сочинения, прекрасно вписывающиеся в ситуацию, характерную для 58 года. В них Сенека подтверждает, и вряд ли просто к слову, что как философ он всегда останется «соратником своих друзей» и «верным стражем Родины». Наверняка мысли его занимал Бурр, на которого после 55 года со стороны недругов беспрестанно лился поток обвинений. В то же самое время он продолжал хранить убеждение, что проводимая им политика