Риме. В «Жизнеописании Аттика» Корнелий Непот описал, как держал себя Аттик, несколькими годами раньше переживший уже одну гражданскую войну; тогда он не понес никакого ущерба и продолжал оказывать помощь своим друзьям. В конце апреля казалось, что воинское счастье окончательно изменило Антонию, — сенат объявил врагами римского народа его самого, солдат, за ним последовавших, и многие в городе питали к нему ненависть, но немало было и таких, что присоединились к врагам Антония в расчете кое-что выиграть. В этих условиях Аттик, друг Цицерона и Брута, оказывает покровительство Фульвии и маленькому Антиллу, чье имущество и даже жизнь оказались под угрозой. Против Фульвии было возбуждено огромное количество дел, Аттик выступал на ее стороне в судах, выступал ее поручителем, выплачивал взысканные с нее деньги, давал в долг без процентов и обязался покрыть непредвиденные расходы, так как Фульвия приобрела имение и теперь под поручительство Аттика продолжала им пользоваться. Корнелий Непот подчеркивает: в ту пору, то есть между апрелем и июлем, не было никаких оснований думать, что положение Антония улучшится. Историк, кажется, недооценил проницательность Аттика, он оказался не таким тонким политиком, как его герой. Но нельзя не видеть и другой стороны дела — верность друзьям, готовность помогать им в самых трудных обстоятельствах, стремление к добру вытекали как из самой натуры Аттика, так и из философии, которую он исповедовал.
Цицерон в эти месяцы, напротив того, полон ярости против Антония; он — противник любого проявления жалости или снисхождения к нему. 17 апреля, когда исход первого сражения между войсками Пансы и Антония еще не был известен, Цицерон пишет Бруту, что доброта — плохая политика. Брут ранее написал ему, что надо было «скорее препятствовать возникновению гражданских войн, чем мстить врагам, в них побежденным». Брут, подлинный ученик Академии, всегда склонен видеть правоту и неправоту каждой стороны. Цицерон отвечает, что доброта лишь умножает гражданские войны, Брут же проповедует всего лишь «внешнее подобие доброты», и несравненно предпочительнее «спасительная суровость». Он прибавляет, что молодым людям вроде Брута предстоит быть особенно бдительными: «Вам не всегда придется иметь дело с тем же народом, с тем же сенатом, с тем же его руководителем». Такое суждение в тот момент показывает немалую проницательность. Цицерон предвидит, что ради сохранения республики придется выдержать в будущем не одну атаку не слабее тех, что приходилось выдерживать в прошлом.
Безжалостный и свирепый, Цицерон требует смерти Антония, так же как некогда жаждал смерти Катилины. Сравнительно с теми днями, когда он произносил речь «В защиту Марцелла» и осыпал похвалами Цезаря за его милосердие, какая перемена, не правда ли? Что же, Цицерон отстаивал разные принципы в зависимости от того, принадлежал ли к числу побежденных или победителей? Был труслив после поражения и жесток после победы? То было бы поспешное, несправедливое и, главное, очень внешнее умозаключение.
Выше мы пытались показать, что милосердие Цезаря, которое Цицерон восхвалял в речи, к нему обращенной, вытекало из самых глубин римского народного сознания, соответствовало политическим условиям момента и тому царственному облику, который диктатор стремился себе придать. Но в апреле 43 года римское государство находилось совсем в другом положении. Гибель Цезаря вовсе не означала восстановления порядков, существовавших до гражданской войны. Казалось, сама кровь тирана источает тиранию. Надо было вырвать корни зла — так, выкорчевав дерево, приходится все дальше и дальше зарываться в недра земли, чтобы вырвать оставшиеся корешки, из которых вновь может вырасти дерево. Если по лени или по слабости не уничтожить корешки, новые гражданские войны неизбежны. Во времена Цезаря такая политика была не нужна, никто не собирался лишать государство людей, которые последовали за Помпеем, это привело бы к гибели всего римского племени. Теперь же, весной 43 года, опасность тирании воплощал один-единственный человек; друзья, его окружавшие, были всего лишь «разбойники», люди незначительные, их смерть ничем не грозила государству. Цицерон презрительно упоминает о них в Филиппинах. Он считает их просто преступными ничтожествами, а милосердие к ним — слабостью. Те же взгляды Цицерон высказывал в трактате <06 обязанностях»: милосердие и доброта, конечно, похвальные качества, но когда речь заходит о государственных делах, им следует предпочесть суровость, «без которой управлять государством невозможно». Руководители государства, заключает он, вынуждены карать не по злобе, а из чувства справедливости.
Мысль о необходимости соразмерять милосердие с ответственностью перед государством, так что милосердию как таковому не остается места, имела два источника — стоическую философию и политическое положение в Риме. Стоики, как известно, рассматривали милосердие как слабость — оно предполагает отказ от первоначально принятого решения и таким образом приводит человека в противоречие с самим собой. Цицерон отказывается следовать за Брутом и вообще за скептической линией Академии и предпочитает наставления Панеция и стоицизма в целом. Письмо Бруту отчетливо выявляет эволюцию Цицерона к стоицизму, начальную ее фазу мы обнаруживаем уже в «Парадоксах». Причина ясна: чем значительнее роль, которую играет Цицерон в руководстве государством, тем больше убеждается он в необходимости быть суровым. В нем словно бы просыпается дух Катона. Мы не найдем у Цицерона прямых ссылок на героя Утики, но влияние его принципов представляется очевидным.
Но есть, однако, существенное различие между Катоном и Цицероном. Катон в любой ситуации требовал скрупулезного исполнения законов; Цицерон, столкнувшись с Антонием и с теми, кто представлялся ему сообщниками Антония в его преступлениях, решил уничтожить этих людей любой ценой, не заботясь о законности. Значит, Цицерон действует как Клодий, который тоже любой ценой добивался изгнания врага. Но законы Клодия, на взгляд Цицерона, никогда не выражали интересы государства, они были и оставались «разбоем»; государство же, стоя на страже подлинных своих интересов, имеет право защищать себя любыми средствами. Ретроспективный взгляд на развитие событий 58 года в самом деле подтверждал такую оценку: Клодий провел свой закон только благодаря личной заинтересованности Цезаря; и все же он не добился бы успеха, если бы консулам не были обещаны выгодные провинции; Клодий привел своих головорезов на форум и на Марсово поле, над трибутными комициями нависла угроза мятежа черни, и только поэтому они утвердили предложенный им текст закона. То было извращение законности, и Цицерон не без оснований считал ответственными за него нескольких человек; Цезарь, который не уважал требования авгуров, вынудил своего коллегу отказаться от участия в государственных делах, превратил консулат в прикрытие диктатуры. Тем самым Цезарь поставил себя вне закона, за что и поплатился в Мартовские иды. Да и вообще Цезарь в борьбе с Помпеем шел против законов республики и разрушал ее. Добиваясь возвращения Цицерона из изгнания, Помпей действовал в строгом соответствии с законами; проведенный Клодием плебисцит был направлен лично против одного человека и потому недопустим с правовой точки зрения; этому нелегальному плебисциту Помпей противопоставил центуриатный закон, опираясь на который и призвал к голосованию граждан муниципиев; но своему числу, по влиянию в государстве они были несравнимы с мятежной чернью коллегий, которую согнал на голосование Клодий. Б последний год жизни, вспоминая все эти события, Цицерон мог сказать себе: несмотря ни на что, он поступил правильно, последовав за Помпеем; Фарсальский разгром, поражения в Африке и в Испании с точки зрения права ничего не доказывали, напротив, после каждой победы Цезарь все больше ставил себя вне правовой структуры государства. Старый консулярий, сумевший некогда спасти государство, не прибегая к гражданской войне, и еще раз доказать, что «тога сильнее оружия», был и теперь исполнен решимости не допустить повторения авантюры Цезаря. Он справится с Антонием, и тогда надо будет восстанавливать государство, изменить законы, чтобы правление, основанное на насилии, стало невозможным; короче, Цицерон лелеял все те же планы, которые надеялся провести в жизнь сразу после своего консульства. То была целая программа, цель ее — положить конец периоду упадка государства и гражданских войн. Еще в одной из Катилинарий Цицерон сказал: добившись владычества над миром, обезопасив себя от внешней угрозы, Рим, подчиняясь закону, общему для государств и отдельных людей, неизбежно впал бы в оцепенение бездеятельности; именно для того, чтобы спасти его от этой участи, Фортуна приняла облик Распри. В дальнейшем мысль о том, что кризис гражданской общины Рима порожден внутренними процессами, что «Рим распался под собственной тяжестью», другие высказывали неоднократно и в более отчетливой форме. Но Цицерон не видел здесь никакой фатальной обреченности; он считал, что Рим может быть исцелен от кризиса вполне конкретными средствами: надо уничтожить мятежных заговорщиков, а потом выработать и утвердить «добрые законы». А лучше тех законов, благодаря которым Рим стал властелином мира, в истории не было. Об этом Цицерон писал в трактате «О государстве». Он показал также, что мудрость и энергия законодателей способны изменить фатальный порядок исторических циклов; важнейший долг руководителей общины, делом доказавших свою проницательность и мудрость, —
