верным сторонником Цицерона и входил в вооруженный отряд, охранявший консула Таков был Публий Клодий Пульхр, вожак толпы и прирожденный смутьян. Он годился для достижения определенных политических целей, но положиться на него до конца было невозможно, в частности, и потому, что вряд ли свойственны были ему какие-либо политические убеждения. Клодий отличался наглостью и постоянным стремлением к насилию, отчего и сделался вскоре самым худшим и самым опасным из врагов Цицерона.
Судя по всему, поначалу старались приглушить общее возмущение, вызванное святотатственным появлением Клодия в доме Цезаря, или, во всяком случае, уменьшить значение происшедшего. Никто, казалось, не отнесся серьезно к нарушению обряда. Но нашлись в сенате люди, решившие воспользоваться этой историей и устранить из общественной жизни юнца, казавшегося слишком опасным. Преторий Квинт Корнифиций, один из тех, кому в 63 году было доверено держать у себя под домашним арестом участников заговора Катилины, доложил в сенате о происшествии. Сенат запросил понтификов и весталок, и те объявили, что совершено настоящее святотатство. В качестве великого понтифика должен был высказать свое мнение и Цезарь, что ставило его в довольно двусмысленное положенне. Он нашел выход — расстался с женой, не придавая гласности причину. Впоследствии на суде Цезаря спросили, почему он развелся с женой и знал ли о ее отношениях с Клодием; он ответил ставшей крылатой фразой: «Жена Цезаря выше подозрений». Между тем дело, начатое Корнифицием, шло своим ходом. Опираясь на решение высших жреческих коллегий, сенаторы поручили консулу (в этом месяце консульские обязанности выполнял Марк Пупий Пизон Кальпурниан) внести проект постановления о судебном расследовании обвинений, выдвинутых против Клодия. Пизон, человек весьма умеренный, постарался сделать так, чтобы проект был отклонен.Но совсем не к тому стремились второй консул Мессалла, а главное — Катон. В конце концов всем видным гражданам Рима пришлось высказаться по делу Клодия. На многочисленных сходках тотчас всплыли и другие проблемы и противоречия политической жизни столицы. В письме Аттику от 25 января Цицерон рассказывает, что именно на сходках стала для него проясняться подлинная позиция Помпея. Казалось, Помпей оставался другом Цицерона и последовательным сторонником сената, и все же угадывалось нечто совсем другое. Цицерон не объясняет, о чем речь, но рассчитывает вскоре узнать все точнее. Помпей, по- видимому, начинал сближаться с Цезарем и Крассом; намечался союз, который впоследствии в течение нескольких лет определял политическую жизнь Рима — Первый триумвират.
На одной из сходок, где обсуждалось дело Клодия, пришлось выступить и Крассу с оценкой консульства Цицерона. Если верить Цицерону, Красс восхвалял его до небес, что заставило и Помпея, присутствовавшего на сходке, отнестись более благосклонно к действиям Цицерона в последние месяцы 63 года. Выступил на сходке и сам Цицерон с речью, которая, как он пишет Аттику, вызвала восторг народа. Он говорил о восстановлении уважения к сенату, о согласии между сенаторами и всадниками, о поддержке, которую вся Италия оказала его политике (этот пункт был особенно важен, ибо показывал, что события и страсти времен Союзнической войны изгладились из памяти народа), о победе над заговорщиками и о ее столь желанных следствиях — снижении цен и общем спокойствии. На какой-то момент Цицерону показалось, что он сумел сплотить вокруг себя добропорядочных граждан и что он пользуется симпатиями плебса, благодарного за все, что консул для него сделал. Иллюзия, с которой ему пришлось очень скоро расстаться.
Вокруг проекта Пизона Кальпурниана продолжались бурные споры. Сторонники Клодия — золотая молодежь, участвовавшая в заговоре Катилины или ему сочувствовавшая, собиралась на форуме, произносились гневные речи с требованием отклонить проект. Сенаторы пригрозили, что высший орган республики прекратит свою деятельность, если голосование по законопроекту окажется сорванным. Дело Клодия превращалось в открытое столкновение между добропорядочными гражданами, boni, и остальными жителями Рима. Город раскололся на противостоящие одна другой партии, такого положения Цицерон опасался больше всего. После множества интриг и распрей в мае началось слушание дела в суде; члены суда не были назначены претором, как предполагалось консульским законопроектом, а определены по жребию. Так что Клодий и его сторонники с помощью разного рода уловок провели в состав суда столько своих людей, что они составили большинство. Однако был Момент, когда казалось, что Клодий будет осужден. Он утверждал, что в тот день, когда, по словам обвинителей, его видели в доме Цезаря, был далеко от Рима, в Интерамне. Такое алиби могло решить дело, но Цицерон, вызванный в качестве свидетеля, заявил, что за несколько часов до происшествия Клодий,приветствовал его в доме на Палатине. Казалось, у обвиняемого не осталось выхода. Но наступила ночь, суд был прерван, возобновились переговоры и встречи, кому-то дали еще денег, кому-то пообещали благосклонность некоторых дам, и в результате из пятидесяти шести судей, составлявших трибунал, только двадцать пять проголосовали за осуждение и тридцать один за оправдание обвиняемого. Клодий до конца дней не простил Цицерону его показаний и питал к нему самую лютую ненависть.
Историки не раз задавались вопросом о причинах, по которым Цицерон выступил с этим свидетельством. До той поры Клодий считался его другом, и нет оснований думать, что консулярий его ненавидел. Полагали, что Цицерон не смог справиться со своим тщеславием и рассчитывал еще больше прославиться, если Клодия осудят за великое святотатство на основе его показаний. Косвенным подтверждением такого мнения могло бы служить происшествие, о котором рассказал он сам. Когда Цицерон появился в суде, друзья Клодия подняли шум, стали осыпать его оскорблениями и угрозами. Судьи поднялись со своих мест, готовые защищать оратора даже с риском для собственной жизни. Все это, конечно, льстило честолюбию Цицерона. Существовали, однако, и другие причины. Древние авторы полагали, как свидетельствует Плутарх, что Теренция испытывала ревность к прекрасной Клодии, сестре обвиняемого (кстати говоря, послужившей, по-видимому, прототипом воспетой Катуллом Лесбии). Она жила на Палатине и, по слухам, надеялась женить на себе знаменитого оратора. Довольно странное предположение, если учесть, что Клодия была замужем за Метеллом Целером, да и Цицерон вряд ли дал бы втянуть себя в скандальный брак, предполагающий предварительный двойной развод. Говорили также, будто уже знакомая нам весталка Фабия настаивала, чтобы Клодий понес суровое наказание за святотатство, ведь именно коллегия весталок устраивала празднество Доброй Богини и отвечала за сопровождавшие его обряды. Главной причиной все же (которая, конечно, не исключает и некоторых других) было желание нанести удар молодым смутьянам, которые толпились вокруг Клодия, как недавно то. пились вокруг Катилины. Рим действительно наполняла буйная молодежь, она стремилась к выгодным и почетным должностям, а еще больше — к развлечениям и удовольствиям. Цицерон ясно видел, какую опасность представляли эти молодые люди для государства, и понимал, что оправдание Клодия означало поражение «добропорядочных граждан», на которых оратор больше всего рассчитывал в деле оздоровления политической жизни Рима. Все это Цицерон изложил в письме к Аттику, написанном в начале лета 61 года. В письме он рассказывает, как на следующий день после скандального решения суда обратился в сенате к Клодию, заявив, что, несмотря ни на что, союз добропорядочных граждан существует и рано или поздно восторжествуют нравственность и долг. Клодий, однако, ничуть не смутился и отвечал, что Цицерон ведет себя как «самодержец», гех. Разговор перешел в перепалку, противники осыпали друг друга оскорблениями. Громкие протесты сенаторов заставили Клодия замолчать, но злоба и ненависть его к Цицерону стали еще сильнее.
Весьма вероятно, что Цицерон недооценил, сколь сильную поддержку сумел обеспечить себе Клодий не только среди золотой молодежи, но и среди практических политиков. В письме упоминается некто, кого Цицерон называет «лысым Наннейцем», человек этот якобы в ночь накануне вынесения приговора раздавал деньги судьям. Кто имеется в виду? Скорей всего Красс. Нанней был римский всадник, чье имя связано с неурядицами восьмидесятых годов; говоря о «лысом Наннейце», Цицерон мог намекать на несметные богатства, которые Красс стяжал во время Сулланских проскрипций. Если эта догадка верна, значит, Красс, на людях всегда отзывавшийся о Цицероне самым лестным образом, втайне добивался союза с Клодием и его сторонниками, которые могли оказать ему вооруженную поддержку во время начавшихся вскоре стычек на форуме и на Марсовом поле. Так образовалась третья вершина будущего триумвирата.
Самые большие выгоды предстояло извлечь из этого союза Цезарю; он тем временем отбыл свою претуру, но не отправился сразу в выпавшую ему по жребию Дальнюю Испанию, а остался в Риме, чтобы дождаться исхода процесса Клодия. Задержкой воспользовались кредиторы, которым Цезарь, как говорили, задолжал 25 миллионов сестерциев (вспомним, что дом на Палатине, приобретенный Цицероном, стоил три с половиной миллиона); кредиторы наседали столь решительно, что Цезарю пришлось занять требуемую сумму у Красса. Это обстоятельство связало их между собой крепче любой политической договоренности,
