письмом Антония прибыло и письмо от Цезаря. Тон дружественный, но суть та же, что в письме легата: пусть Цицерон проявит осмотрительность, пусть воздержится от опрометчивых поступков. Дружба их подвергается сейчас испытанию; Цицерон окажется в безопасности и спасет свою честь, если будет держаться вдали от военных действий.
Тем временем приносят письмо от Целия, написанное 16 апреля в Интимилии, на пути к Массилии. Антоний и Цезарь изъясняются намеками, Целий говорит прямо. Не приходится ожидать от Цезаря и дальше милосердия, как в Корфинии и в Риме. Он оставил Рим, исполненный гнева против сената и народа. И если победит, будет безжалостен. Целий подтверждал слова Куриона, и наш герой укрепился в своих намерениях. Он был уверен, что, если Цезарь победит, диктатура его продлится не более полугода; Цезарь, без сомнения, столкнется с сопротивлением всего народа; он не найдет людей, способных ответственно вести государственные дела, — тот, кто промотал собственное состояние, сможет ли управлять провинцией? Все это так. Только придется ли дожить до исполнения своих пророчеств?
Цицерон уже под надзором. Антоний прямо подтверждает это, оставить Италию, поселиться на Мальте или еще где-нибудь он может лишь по приказу Цезаря. Цицерон надеется, что в Кампании вспыхнет восстание (эта надежда соблазнила позднее Целия и Милона и стала причиной их гибели). 13 мая он отправляется на свою виллу в Помпеи — пусть все видят, что он и не помышляет об отъезде из Италии. На виллу приезжает один из друзей, сообщает: центурионы трех когорт местного гарнизона готовы стать под командование Цицерона. Но что могут три когорты? Чтобы не встречаться с центурионами, Цицерон покидает виллу до рассвета и возвращается в Кумы. Так избежал он риска попасть под подозрение. И, кажется, поступил разумно — агенты Цезаря шныряют всюду и следят за каждым его шагом и словом. Из Сицилии пришли дурные для помпеянцев вести. Катон вынужден оставить остров, Курион легко овладел им.
17 мая Туллия, которая, по-видимому, приехала в Кумы вместе с матерью, разрешилась от бремени, не доносив двух месяцев. Роды прошли хорошо, но Цицерон пишет Аттику, что «тот, кто родился, чрезвычайно слаб»; по всей вероятности, ребенок не выжил. Это письмо было последним письмом Аттику из Италии. 7 июня Цицерон вместе с Квинтом и обоими юношами поднимается на борт корабля в Гаэте. И уже с корабля пишет Теренции. Он просит простить его, если в последние дни был с нею капризен и невежлив. Приступ болей в желчном пузыре мучил его до самого утра. Быть может, длительное ожидание и сомнения были причиной болезни.
Теперь решение окончательно принято, он спокоен и почти совсем здоров. Теренция и Туллия пусть остаются возможно дольше на виллах, вдали от проходящих войск; вилла в Арпине — надежное убежище, там есть все необходимое для них и для слуг. И неожиданно с пафосом, ему, казалось бы, несвойственным, Цицерон объявляет, что идет освобождать родину! Чего, без сомнения, вовсе не думает.
Цицерон в Эпире, и письма, как и следовало ожидать, становятся редки. Письмо от сентября 46 года, направленное в Стабии другу и соседу Марку Марию (с которым мы уже встречались), дает представление о лагере Помпея. Тотчас же по прибытии, пишет Цицерон, он пожалел, что приехал, ибо увидел слабость войск, которыми располагает Помпей, и отсутствие боевого духа у его солдат. Что же до командиров (их много по отношению к числу солдат), если не считать Помпея и нескольких его приближенных, у всех только одна цель — обогатиться; Цицерон слышал их разговоры, и эти люди так жестоки, что он больше всего опасается их победы. Не говоря уж о том, что все они по уши в долгах.
Видя все это, Цицерон счел себя обязанным посоветовать Помпею заключить мир. Помпей и на этот раз отказывается. Тогда Цицерон советует затянуть войну. Помпеи как будто согласен, но вскоре победа, одержанная его войском, вновь внушает ему веру в свои силы (речь идет, по-видимому, о прорыве блокады, созданной Цезарем в начале июля 48 года). С этой минуты, пишет Цицерон Марку Марию, «этот столь великий человек перестал быть полководцем». И приводит доказательство: Помпей при Фарсале без колебаний выставил молодых неопытных рекрутов против закаленных в боях легионеров.
Плутарх говорит о бездеятельности Цицерона в течение всего времени между июлем 49-го и августом 48-го. Помпей не знает, что ему поручить, сам же Цицерон не хочет никакого поручения. Воодушевления он не чувствует, осуждения не скрывает, говорит то, о чем писал Марку Марию двумя годами позже. Цицерон расхаживает по лагерю, то усмехаясь, то хмурясь, и время от времени роняет иронические замечания. Некоторые из них остались в истории. Еще до отъезда из Италии Цицерон сказал: «Я знаю, от кого мне бежать, но не знаю, за кем следовать». По приезде в Эпир кто-то сказал, что он явился слишком поздно; Цицерон отвечает: «Да нет же вовсе не поздно, ведь я вижу, здесь еще ничего пе готово». Однажды Помпей спросил его, конечно, с насмешкой, где его зять (то есть Долабелла), Цицерон отвечал: «С твоим тестем». Помпей обещал какому-то галлу, солдату Цезаря, перешедшему на его сторону, дать права римского гражданина. Цицерон воскликнул: «Вот странный человек! Обещает галлу гражданство города, который ему не принадлежит, а сам не может даже вернуть нам наше гражданство». В
Слова Цицерона передавались потоп от поколения к поколению, их смаковали «любители старины» еще во времена Макробия, но Цицерон вовсе не желал кого-то дразнить, тоска и глубокая тревога владели его душой. Он чувствовал себя бесконечно одиноким и прятал чувство за иронией. И становился совершенно невыносим. Некоторые, например, консулы Лентул и Домиций, обвиняли Цицерона в трусости. Правда, скажет Цицерон позднее, я в самом деле боялся... того, что и произошло.
Из Эпира Цицерон изредка пишет Аттику. В Италии хозяйничали цезарианцы, письма доходили с трудом, к тому же существовала опасность, что они будут перехвачены. Поэтому Цицерон весьма осторожно упоминает о событиях, которых был придирчивым и горестным свидетелем. Он пишет больше о денежных делах, заботу о которых поручил другу. Например, что необходимо выжать деньги из должников и сделать очередной взнос в счет приданого Туллии. В начале лета Цицерон заболел. Он пишет Аттику, что болен, но надеется вскоре встать на ноги и принять участие в битве, которая обещает стать решающей. По всему видно, что Цицерон пишет эти строки не по искреннему убеждению, а скорее из чувства долга или, может быть, в какой-то мере из осторожности. В июне приходит письмо от Долабеллы, которое еще усилило недоверие Цицерона к Помпею. Долабелла уверяет, что потеря Испании и самой надежной части войска ослабила Помпея. Может быть, теперь он укроется за морем и продолжит войну с помощью флота (много лет спустя именно так поступил младший сын Помпея Секст). Цицерон же поступит правильно, если уединится в одном из мирных городов, подальше от шума сражений; то же следует ему сделать и в другом случае — если Помпей отступит на Восток, запрется в одном из горных районов и оттуда станет продолжать войну. «Ты сделал достаточно из дружбы и благодарности, — пишет Долабелла, — достаточно послужил также той партии и тому порядку, который считал справедливым,,.» Цицерон всегда был другом всем и каждому. Пришло время стать другом самому себе. И еще несколько слов, внушающих надежду, прибавляет Долабелла: Цицерон без труда получит прощение Цезаря, и достоинство его нисколько не пострадает. Долабелла писал из лагеря Цезаря, Цицерон же сидел в Диррахии, больной, не в силах присоединиться к армии, ушедшей на Восток, в Македонию. С ним оставались Варрон, Катон с пятнадцатью когортами, ведавший обороной города, и Колоний — под его командованием находилась эскадра кораблей и транспортные суда, доставлявшие армии продовольствие. Диррахий был тыловой базой Помпея, здесь он сосредоточил значительные запасы зерна и других продуктов. Пятнадцать когорт, как предполагалось, защитят город от внезапного нападения цезарианцев, однако Плутарх утверждает, что Помпей назначил Катона командовать ими еще и по другой причине — хотел держать подальше от себя человека непреклонной нравственности, боялся его осуждения, боялся, что Катон помешает ему воспользоваться плодами победы по coбственному усмотрению.
На протяжении всего июля и вплоть до 10 августа, на протяжении дней, полных ожидания, Цицерон и его друзья держатся бодро, но в глубине души одно мрачное предчувствие сменяет другое. Еще тяжелее стало, когда один из гребцов Родосского флота рассказал о своем пророческом сне: Греция, залитая кровью, разграбленный Диррахий, обращенные в беспорядочное бегство корабли, отсветы отдаленных пожаров... Но, говорил гребец, родосское ополчение вернется на родину целым и невредимым. Он рассказал свой сон Копонию, а тот поделился с Цицероном. Позже Цицерон поведал о сне гребца Квинту — тот тоже находился в армии Помпея. В I книге трактата «О предвидении» Квинт — одно из действующих лиц диалога — вспоминает об этом, доказывая, что сны подчас имеют пророческий смысл. В жизни все произошло точно так, как в сне гребца. После поражения Помпея при Фарсале в Диррахий прибыл Лабиен, некогда легат
