небольшой трактат, как утверждает автор, по просьбе Брута. Называется трактат «Оратор». Цицерон шутливо замечает, что повторяет судьбу Дионисия Младшего: лишившись власти в Сиракузах и изгнанный из города, он стал школьным учителем в Коринфе. Опираясь на свой опыт наставника красноречия, Цицерон намерен создать образ идеального оратора, такого оратора, может быть, никогда не было и не будет, но его можно себе представить. Невольно бросается в глаза разительное сходство цицероновского идеального оратора с идеальным мудрецом стоиков: последний — тоже существо воображаемое, образец, ни для кого не достижимый, но тем более важно создать образ, волнующий, будящий стремление к идеалу, образующий как бы эталон жизненного поведения. Фидий, изваявший Зевса или Афину, не стремился воспроизвести черты того или иного реального лица, он хотел воплотить «идею», образ, живший в его душе. Так и Цицерон прислушивается внутренним слухом к голосу совершенного оратора. Он мыслит как истый последователь Платона и вполне сознательно снова и снова возвращается к своей излюбленной идее: живой источник красноречия — философия. Кажется, будто снова заговорили участники диалога из трактата «Об ораторе». Однако важны и различия. В «Ораторе» Цицерон говорит от своего лица, он опирается на собственный опыт, причем в такое время, когда традиционное римское красноречие умолкло, когда нет больше Антокия, Красса и других государственных мужей, выведенных в трактате «Об ораторе». Теперь рождается красноречие иного рода — в нем искусство говорить прежде всего связано с искусством мыслить. Далее Цицерон ссылается на Демосфена. Разве можно забыть — и Бруту меньше, чем кому-либо другому, — что великий афинский оратор до конца боролся против Филиппа? Считать его образцом — долг каждого настоящего республиканца. Идеальный оратор — тот, кто найдет в себе силы восстать против тирана. Цицерон полагает, что именно Брут способен следовать примеру Демосфена. Что это? Похвала, обычно воздаваемая в вводной главе? Такое толкование вполне возможно, но чувствуется в этих учтивых словах и нечто иное — прикровенный призыв стать на путь Демосфена, быть независимым, уметь словом зажечь толпу, сделаться вождем народа и властителем дум. Трактат и представляет собой перечень приемов, с помощью которых можно этого достичь. Вряд ли стоит все их перечислять; вполне традиционные приемы красноречия располагаются по обычным рубрикам — нахождение материала, его расположение, поиски выразительных средств, доказательств — с особым вниманием к тому, чтобы они были «подобающими», — умение найти необходимый тон и уровень рассуждений, близкий и понятный слушателям. Все это, разумеется, ремесло, технические приемы красноречия, но они основаны на опыте самого Цицерона и согреты его эстетическим чувством, наполнены его творческими находками, и потому Цицерон каждый раз отыскивает слова, идущие прямо в душу слушателя. Прекрасные рецепты, которые, однако, предполагают, что оратор обращается к свободным гражданам, что живет и действует он в res publica и что тирана нет. Итак, «Оратор» можно понимать как побуждение к действию, обращенное к Бруту, чье имя само по себе вызывало у каждого римлянина мысль об изгнании царей. Цицерон говорит, что уже сейчас, управляя Цизальпинской Галлией, Брут держится превыше всяких похвал. Он достойно продолжает традицию великих римлян; лишь люди, подобные Бруту, способны возродить республику такой, какой она была некогда, свободной и избавленной от застарелых пороков, приведших ее к гибели: от продажного красноречия демагогов, от пустых политических вожделений, от невежества «первых людей в государстве». Единственное препятствие на пути истинного возрождения — «тиран». Думает ли Цицерон о немедленном физическом его устранении? Или полагает, что такой исход возможен когда-нибудь, в отдаленном будущем? Ведь наступит же рано или поздно день, когда Цезаря не станет. Как ни далек этот день, надо уже сегодня быть к нему готовым.
Летом 46 года или одним из дополнительных его месяцев принято датировать маленькое сочинение, которое по традиции называется «О наилучшем виде ораторов», его можно рассматривать как практическую иллюстрацию к наставлениям, что содержатся в диалоге «Оратор». Сочинение первоначально было задумано как предисловие к переводу знаменитой речи Демосфена «О венке» и ответной речи Эсхина «Против Ктесифонта». Перевод не сохранился, имеется лишь предисловие, представляющее на суд читателя две речи, которые Цицерон считал образцом политической полемики. Противники обсуждали проблему — как оценивать заслуги гражданина перед родиной. Вполне очевидно, что Цицерон намекаем на сходство своего положения с положением Демосфена. Если бы вновь он обрел свободу слова, именно так, как Демосфен стал бы он говорить, в том же тоне и с такой же силой! И пусть не думают, будто манера эта устарела и теперь следует подражать Лисию и тем, кого принято называть «аттикистами». Нет, утверждает Цицерон, подлинный аттикизм, то есть лучший вид красноречия, — это как раз красноречие Демосфена, который являет пример человека, имеющего подлинные заслуги перед родиной.
От последних лет жизни Цицерона до пас дошли еще два малых сочинения по риторике. «Разделения ораторского искусства» — своего рода краткое наставление, написанное для сына Цицерона Марка в ту пору, когда юноша готовился к поездке в Афины, по всему судя, в 46 году. Жанр наставления, написанного отцом и обращенного к сыну, существовал в римской литературе со времен Катона Цензория, который написал для своего сына целую энциклопедию; жанр давно уже стал вполне традиционным. Посвящая свое наставление Марку, Цицерон снова думает о будущем, он исходит из того, что сыну доведется жить в свободном государстве; исходя из того же предположения, посвятил он ему вскоре и трактат «Об обязанностях».
Другое малое риторическое сочинение, «Топика», написано после гибели Цезаря, в июле 44 года, в те дни, когда после мартовских ид Антоний стал полновластным хозяином Италии, и Цицерон в очередной раз искал возможности бежать из страны. Остановившись по дороге в Болии, Цицерон вспомнил (или сделал вид, будто вспомнил), что некогда обещал своему другу Требацию, правоведу, сопровождавшему Цезаря в Галлию, написать для него толкование «Топики» Аристотеля. Теперь, на борту корабля, несущего его к берегам Сицилии и Греции, он выполняет обещание и по памяти, без текста, пишет комментированное изложение Аристотеля. О политике здесь речь пе идет, Цицерон дает вполне практические советы, предназначенные для юриста, помогающие ему находить доводы и располагать их в нужном порядке. Примеры почти все заимствованы из судебной практики; в этом последнем своем сочинении Цицерон предстает как истинный опытный судебный оратор.
После возвращения Цезаря в Рим, в течение лета или в один из двух дополнительных месяцев года Цицерону представилась возможность снова выступить с публичными речами. Первая была посвящена защите помпеянца Марка Клавдия Марцелла — консула 51 года, того самого, который внес в сенате предложение об отзыве Цезаря из Галлии и о прекращении его наместнических полномочий. Именно это предложение и стало одной из причин гражданской войны. По разным другим поводам Марцелл тоже выступал против Цезаря. Когда началась война, он последовал за Помпеем, но лишь ради спасения собственной жизни. Подобно Цицерону, он не одобрял действий Помпея и не принадлежал к числу тех его сторонников, которые только и мечтали о проскрипциях и конфискациях. После Фарсальского разгрома Марцелл поселился на острове Митилене и, также подобно Цицерону, отказался участвовать в африканской кампании. В изгнании он занимался философией и теорией красноречия. В «Бруте» Цицерон восхваляет Марцелла как философа и как одного из граждан, которые делают честь своей родине, с достоинством перенося несчастья, на них обрушившиеся. На взгляд Цицерона, Марцелл — республиканец, сумевший остаться в живых, один из тех, на кого можно рассчитывать в деле восстановления res publica. В рассуждении, приведенном нами выше, говорится о близости Цицерона с Марцеллом. Цицерон особо подчеркивает преданность Марцелла занятиям философией, а мы знаем, сколь важным считал их оратор для возрождения гражданской общины. Так что добиться возвращения Марцелла Цицерон считал необходимым, к тому же это дело помогало угадать подлинные планы Цезаря. И Цицерон пишет изгнаннику несколько писем подряд, он доказывает Марцеллу, как необходимо и для него самого, и для Рима возвращение, уговаривает вернуться в столицу, если Цезарь дарует ему прощение. Марцелл согласился лишь после третьего письма. В Риме в том же направлении действовал двоюродный брат Марцелла Гай, в свое время также получивший прощение Цезаря. Так что для возвращения бывшего консула все было подготовлено; но, конечно, от него требовали обещания отказаться от былой непримиримости и не таить обиду. По всей вероятности, Марцелл в какой-то мере поддался на уговоры; в начале сентября в сенате была разыграна настоящая комедия: от Цезаря добивались согласия на возвращение старого помпеянца, а согласие было получено заранее. Развернувшуюся сцену Цицерон описал в письме Сервию Сулышцию Руфу, также консулу 51 года, коллеге Марцелла, который проявил несравненно большую гибкость и получил наместничество в провинции Ахайе на 47 год. Цицерон мог не ходить на заседания сената, ибо был уже senex, «старцем», однако нередко посещал их, хотя чаще всего хранил молчание. В этот день тесть Цезаря
