— Дело закончено, миссис Арнольд. И даже если это было самоубийство, зачем бередить старые раны?
— Кто-то довел его… Может быть, это совсем и не самоубийство… может быть…
— Я уже сказал вам, миссис Арнольд, дело закончено.
— Это вы так думаете, — возразила Айда. Она встала, движением подбородка подозвала Фила. — Оно и наполовину не закончено. Мы еще увидимся. — Стоя в дверях, она оглянулась на пожилого человека за письменным столом, угрожая ему своей непреклонной жизнеспособностью. — А может быть, и нет, — продолжала она. — Я обойдусь своими силами. Не нужна мне ваша полиция. — Полицейские в приемной беспокойно задвигались, кто-то засмеялся, кто-то уронил банку с сапожной мазью. — У меня есть друзья.
Ее друзья… Они были повсюду в ярком сверкающем воздухе Брайтона. Они послушно сопровождали своих жен к торговцам рыбой, они несли на пляж детские ведерки, они слонялись вокруг баров, ожидая часа открытия, они платили пенни за то, чтобы посмотреть в стереоскоп «Ночи любви» на молу. Ей стоило только обратиться к кому-нибудь, потому что на стороне Айды Арнольд была правда. Веселая, здоровая, Айда могла даже немного развлечься с лучшими из них. Она любила позабавиться, не стесняясь, несла свою пышную грудь по Олд-Стейн, но достаточно было взглянуть на нее, чтобы сразу понять: на эту женщину можно положиться. Она не станет сплетничать вашей жене, не станет напоминать вам на следующее утро то, что вы хотели бы забыть; честная и добрая, она принадлежала к людям многочисленного среднего, уважающего законы класса; ее развлечения были их развлечениями, ее суеверия их суевериями (дощечка на колесиках, царапающая полировку стола, и соль, брошенная через плечо), и ее человеколюбие было такое же, как у всех…
— Расходы растут, — сказала Айда. — Ничего. Все будет в порядке после бегов.
— Ты что, знаешь, кто выиграет?
— Из самого верного источника. А то бы я так не сказала. Бедный Фред.
— Скажи уж по-приятельски, — взмолился мистер Коркери.
— Все в свое время, — ответила Айда. — Будь хорошим мальчиком, ты не знаешь, что еще может произойти.
— Неужели ты все еще думаешь?… — стал допытываться мистер Коркери. — После того что написал врач?
— Я никогда не обращала внимания на врачей.
— Но почему?
— Мы должны все выяснить.
— А как?
— Дай мне время. Я еще не начала.
В конце улицы море казалось куском яркой дешевой ткани, повисшей между жилыми домами.
— В цвет твоих глаз, — задумчиво произнес Коркери, и в голосе его прозвучала тоска. Он сказал: — Не можем мы теперь… просто пойти ненадолго на мол, Айда?
— Да, — ответила Айда. — На мол. Мы пойдем на Дворцовый мол, Фил.
Но когда они пришли туда, она не захотела проходить через турникет, а остановилась там, где обычно стояли мелочные торговцы, напротив «Аквариума» и женского туалета.
— Вот отсюда я пошла, — сказала она. — Вот здесь он ждал меня, фил. — И она смотрела на красные и зеленые огни светофора, на машины, мчавшиеся по полю ее битвы, и составляла планы, выстраивала свои войска, а на расстоянии пяти ярдов от нее стоял Спайсер, ожидая неприятеля. Только легкое сомнение смущало ее уверенность в успехе. — Эта лошадь должна выиграть, Фил, — сказала она. — Иначе мне не продержаться.
2
В эти дни Спайсер не знал покоя. Он томился от безделья. Если бы уже начались бега, он не чувствовал бы себя так скверно, не думал бы так много о Хейле. Больше всего его угнетало заключение медицинской экспертизы: «Смерть от естественных причин», а ведь он своими глазами видел, как Малыш… Здесь было что-то не так, здесь было что-то подозрительное. Он говорил себе, что не испугался бы допроса в полиции. Хуже всего было неведение, эта обманчивая безопасность после такого заключения судьи на дознании. Где-то была ловушка, и целый длинный летний день Спайсер беспокойно бродил, пытаясь обнаружить признаки неблагополучия: он побывал у полицейского участка, у места, где это свершилось, прогулялся даже до кафе Сноу. Он хотел удостовериться в том, что сыщики ничего не предприняли (он знал в лицо каждого полицейского в штатском из брайтонской полиции), что никто из них ничего не выпытывал и не слонялся там, где ему незачем было слоняться. Он знал, что все это просто нервы. «Я успокоюсь, когда начнутся бега», — говорил он себе, словно человек, у которого отравлен весь организм, а он думает, что выздоровеет, если ему вырвут зуб.
Он осторожно прошел по набережной со стороны Хоува, от застекленного навеса, куда принесли убитого Хейла, бледного, с воспаленными глазами и пожелтевшими, от никотина, кончиками пальцев. На левой ноге у Спайсера была мозоль, и он слегка хромал, волоча ногу в ярком оранжево-желтом башмаке. Вокруг рта у него высыпали прыщи, и причиной этому тоже была смерть Хейла. От страха у него нарушилось пищеварение, поэтому и появились прыщи: так бывало всегда.
Подойдя к кафе Сноу, он осторожно прохромал через дорогу на другую сторону: это тоже было опасное место. Солнце било в большие зеркальные стекла и, отражаясь, падало на него, как свет автомобильных фар. Проходя мимо кафе, он покрылся мокрой испариной. Какой-то голос произнес:
— А, да это Спайси!
В тот момент он смотрел через дорогу на кафе и не заметил, кто стоит рядом с ним на набережной, прислонившись к зеленому барьеру над прибрежной полосой гальки. Он резко повернул вспотевшее лицо.
— Ты что здесь делаешь, Крэб?
— Приятно вернуться в родные края, — ответил Крэб, молодой человек в лиловатом костюме, с плечами наподобие вешалки для платья и узкой талией.
— Мы же тебя выгнали, Крэб. Я думал, ты не будешь Сюда соваться. А ты изменился…
У него были волосы цвета морковки, черные только у корней, нос стал прямее, и на нем были шрамы. Когда-то он был евреем, но парикмахер и хирург сделали свое дело.
— Испугался, что мы тебя застукаем, если не изменишь морду?
— Ты что, Спайсер? Чтобы я испугался вашей своры? Да вы все скоро будете говорить мне «сэр». Я — правая рука Коллеони.
— То-то я слышал, что он левша, — отозвался Спайсер. — Подожди, вот Пинки узнает, что ты вернулся.
Крэб засмеялся.
— Пинки в полицейском участке, — сказал он.
В полицейском участке! Челюсть у Спайсера отвисла, он бросился прочь, волоча по тротуару свой оранжевый башмак; мозоль его стреляла острой болью. Он слышал хохот Крэба у себя за спиной. Его преследовал запах дохлой рыбы, он был больной человек. «Полицейский участок», «полицейский участок» — эти слова, словно гнойник, изливали свой яд на его нервы. Когда он пришел в пансион Билли, там никого не было. Он с трудом поднялся по скрипучей лестнице, мимо подгнивших перил, в комнату Пинки: дверь была открыта, пустота отражалась в висячем зеркале; никакой записки, крошки на полу — все выглядело так, как бывает в комнате, из которой кого-то неожиданно вызвали.
Спайсер стоял у комода, неровно выкрашенного под орех; в ящиках не было даже записки, которая могла бы сто успокоить. Никакого предупреждения. Он посмотрел вверх и вниз, мозоль стреляла через все его тело прямо в мозг, и вдруг он увидел в зеркале собственное лицо: жесткие черные волосы, седеющие у корней, мелкие прыщи, воспаленные глаза, и ему показалось, что перед ним кинокадр крупным планом, что такое лицо может быть у доносчика, у полицейского шпика.
