Девять месяцев из жизни

на одну из встреч, которые я назначала. Когда я звонила ей домой, единственный человек, с которым мне удалось поговорить, – это личный секретарь ее матери.

Я это прекрасно запомнила, потому что мы с коллегами добрый час перемывали кости бодрой дамочке, которая не работает, но держит личного секретаря. Линда снова вздыхает:

– М-да, хорошо, а ты знаешь, кто она?

Я достаточно долго прожила в этом городе, чтобы понять, что закодировано в этой фразе: А ты знаешь, почему она такая важная персона? Я не уверена, что знаю, почему Тик такая важная персона, но нисколько этому факту не удивлена, учитывая отношение к ней в школе. И, разумеется, личного секретаря.

– Нет, – говорю я. – А кто она?

Даже интересно. В царстве частных школ Лос-Анджелеса угадать, кто есть кто, практически невозможно. Это вам не Нью-Йорк, где все родители богатых деток – шишки из крупных корпораций или магнаты недвижимости. В Лос-Анджелесе она может быть кем угодно, от незаконного дитяти порнозвезды до наследницы дисконтной империи. Никакой дискриминации, были бы деньги.

– Ее отец – Стефан Гарднер, режиссер.

Да ну?! – думаю я. Серьезно. Впечатляет, хотя виду я не показываю. Не хватало, чтобы меня втянули в какую-нибудь ерунду из-за моей впечатлительности.

– Понятно, – говорю я таким голосом, чтобы было ясно, что имеется в виду: ну и что? Если Линда в ближайшее же время не скажет, что ей от меня надо, я иду обратно спать.

– Мне вчера вечером звонила ее мать, домой. Виктория получила результаты тестов CAT[5], и они оказались неудовлетворительными.

– Ну и что теперь?

Я-то тут при чем? Я же не занимаюсь подготовкой к тестам. Если ей нужны направления в высшие учебные заведения, пожалуйста, всегда рада помочь.

– У нее десять-десять, – Для нашей школы это плоховато, но не невероятно. И опять-таки не ко мне. Но Линда продолжает: – В любом случае, ее мать считает, что она специально завалила тесты, потому что предварительные в прошлом году были больше двенадцати. – Линда замолкает, и мне совсем не нравится эта пауза – сейчас, по-моему, она скажет то, чего я боялась. – Ее мать хочет, чтобы ты встретилась с Викторией пару раз и поговорила бы с ней о колледже. Чтобы помочь ей сделать выбор.

Вот такого безобразия я не ожидала – во-первых, от мамаши, которая попросила об этом Линду, а главное, от Линды, которая просит об этом меня. Ни за что, думаю я. Ни за что.

– Линда, учебный год закончен. Эта женщина понимает, что я уже ушла в отпуск? И не моя вина, что ее ребенок запустил учебу, а она не удосужилась вовремя этим поинтересоваться. За последний год я ей с десяток сообщений оставляла, она ни разу мне не перезвонила. А сейчас, сейчас, она считает, что я должна все это разгребать?! – Меня начинает трясти от ярости. – Извини, Линда, однозначно нет. Я не собираюсь потакать таким вещам. То, что ее отец большая шишка в шоу-бизнесе, еще не значит, что она не должна играть по общим правилам. – Зоя прыгает на кровать и усаживается на мою ногу. Пытается вычислить, бедняга, не на нее ли я сержусь. Слушая Линду, я улыбаюсь ей и чешу за ушком.

– Лара, ты должна с ней встретиться. Без вариантов. Ее отец – не просто шишка в шоу-бизнесе. Этот человек – самый крупный спонсор нашей школы, и, если я хочу составить бюджет на будущий год и платить учителям зарплату, он мне нужен счастливым и довольным.

Так, теперь, значит, зарплата бедных учителей в моих руках. Миленько. Все, чего мне не хватало сегодня утром, – это угрызений совести.

Зоя, удостоверившись, что она в безопасности, укладывается на кровати пузом вверх.

– Это же смешно! – кричу я. – А что если у меня свои планы? Что если я собираюсь уехать на все лето?

По голосу Линды понятно, что она начинает уставать от меня.

– Три дня назад ты мне говорила, что собираешься до августа оставаться дома и ничего не делать.

Боже. Ну почему я такая зануда?

– Лара, тут говорить не о чем, всего несколько встреч. А они выразили желание приписать некоторую сумму к твоей зарплате. В общем, я ей сказала, что ты позвонишь сегодня днем и договоришься о встрече.

– Хорошо, – отрезаю я. – Но с тебя причитается. Линда вешает трубку, я швыряю телефон на пол, а Зоя удивленно вытягивает голову, пытаясь выяснить, почему так шумно.

– Веселенькие у нас получаются каникулы, – говорю я ей, и она сочувственно лижет мне руку.

Проходит полтора часа, я все еще в ярости. Собственно, в это время я должна уже встречаться со своей подругой Стейси у входа в парк, где мы бегаем каждую субботу утром, но моя пост- Линдовая ярость и не думает никуда исчезать, к тому же уже десять, а я даже не вышла из дома, так что минут на пятнадцать я точно опоздаю. Терпеть не могу опаздывать куда бы то ни было, так что несусь с дикой скоростью по бульвару Сансет, пытаясь есть кусочек сыра и рулить одновременно. Правда, после Палисада бульвар начинает вилять из стороны в сторону, сыр начинает тянуться резинками, одной рукой уже не удержать. Приходится доедать это неприличие в три больших глотка, невзирая на отвратительный вид, который я наверняка при этом имею. Когда я доезжаю до Темескаль-Парка, я уже вся мокрая от таких усилий.

Стейси ждет на парковке, как всегда поражая меня в самое сердце своей фигурой. И это при том, что питается она преимущественно жареными перчеными сырными палочками, бифштексами с портером и гордитас[6] из «Тако Белл»[7], не говоря уже о том, что, кроме пробежки со мной по субботам, она больше ничем не занимается. Я за последние два года углеводика лишнего не потребила (ну хорошо, умяла три миски хлопьев и черничные вафли на прошлой неделе, но у меня были месячные, так что не считается) и занимаюсь как бешеная, а в ее брюки я и одной ногой не залезу – а ведь у меня четвертый размер.

В общем, Стейси стоит посреди парковки: розовая бандана на голове, как у тетушки Джемаймы на пачке овсянки, флюоресцентная оранжевая футболка в облипочку с надписью «Хэллоу, Китти» и ярко- малиновые поношенные штаны. Любой другой человек смотрелся бы дико в таком цветовом сочетании, но Стэйси это нисколько не вредит. Когда я наконец вылезаю из машины, она хмурится и смотрит на часы:

– Что это ты опаздываешь?

Я стараюсь сделать серьезный вид:

– Извини. Работала.

В ответ получаю презрительную ухмылку:

– Нет уж, дорогая. Так не пойдет. Оставь это оправдание для людей, у которых настоящая работа.

Ничего другого я и не ожидала. Мы со Стейси вместе учились в юридическом колледже, после чего она продалась в рабство и последние шесть лет вкалывает на дизайнерскую студию по продаже и прокату театральных костюмов. Предполагается, что, раз она принесла себя в жертву фирме, никто другой не имеет права жаловаться на работу. Она же, в свою очередь, беспрерывно плачется на то, какая она мелкая сошка у себя в фирме, хотя никуда оттуда не уйдет по нескольким, вполне очевидным, причинам. Во-первых, у нее нет никакой жизни, кроме работы, и никакого интереса заводить ее. Во-вторых, чем сильнее давит на нее жизнь, тем лучше она себя чувствует. Думаю, она и трех минут не проживет, если вдруг окажется одна в своей комнате без кризиса, который надо срочно разрешать. И в-третьих, хотя она в этом никогда не признается, она просто тащится от того, какие у нее великие и знаменитые клиенты и какая она сама важная персона в связи с этим.

Если не считать циничных ремарок про знакомых, Стейси не может говорить ни о чем, кроме работы, у нее нет свободного времени, а работу она использует как предлог, чтобы оставаться в стороне от всего, с чем она не хочет иметь дела, то есть практически от всего, кроме работы. Неудивительно, что я у нее единственная подруга – вряд ли кто-нибудь еще сможет выдержать ее злобное занудство более пяти секунд. Лично я думаю, что многолетнее облучение флуоресцентными офисными лампами приводит к раку