Девять месяцев из жизни

личности. Я, конечно, та еще стерва, но рядом с ней я просто белая и пушистая.

– Не волнуйся, – говорю я. – Тебе я жаловаться не собираюсь.

– Вот и хорошо. Потому что вчера я пришла домой полчетвертого утра, и после обеда надо снова быть на работе. – Она направляется к дорожке парка. – Пойдем. Если не поспешим, опять застрянем в хвосте у иранцев.

Тут она права. Каждый раз, когда мы приходим в Санта-Моника Маунтинз, мы наблюдаем одно и то же странное явление: тусовка старых иранцев, группами по двадцать человек, на рассвете выходит на пробежку. Средний возраст – клянусь вам – лет семьдесят пять, все в приличных брюках, наглухо застегнутых рубашках и с палками, как будто собрались на Эверест лезть. Если не повезет и застрянешь у них в хвосте, считай, что на ближайшие полтора часа обречен двигаться со скоростью четыре шага в минуту и слушать громкое переругивание на фарси. Так что мы, от греха подальше, спешим к своей дорожке.

Уже четыре года каждую субботу мы со Стейси приходим сюда на пробежку, и, хотя наш маршрут до сих пор еще тяжеловат для меня, это уже не такое кошмарное испытание, как было вначале. Стейси же продолжает пыхтеть на подъеме, как Дарт Вейдер[8], и каждые десять минут останавливается попить водички. Я склонна думать, что наша пробежка – это единственные два часа в неделю, в течение которых она дышит некондиционированным воздухом; соответственно, каждую неделю на мои плечи ложится обязанность развлекать нашу компанию, пока дорожка идет вверх.

Но не сегодня. Сегодня я бегу молча. Из головы не выходит разговор с Линдой, и ни о чем другом говорить не хочется. К тому же я абсолютно уверена, что, если продержусь еще некоторое время, Стейси заскучает и сама заговорит. Минуты через три она не выдерживает.

– Ты так отвратительно молчишь, будто гадость какую-то вынашиваешь, – говорит она. – Давай рассказывай.

Радостно улыбаясь, я пересказываю утренний разговор. Когда дело доходит до того, кто же такая Тик, Стейси прерывает меня.

– Ее папаша – Стефан Гарднер? Я работала с его контрактом на три картины, который он заключил с «Сони». Жена у него такая сучка. Во всех его фильмах она идет в титрах как сопродюсер – чтобы хоть что- нибудь делала, сама понимаешь. Да еще она требует у студии арендовать для него личный самолет на каждый фильм. Когда ей говорят «нет», она закатывает истерику и грозится отдать все его проекты в «Дримворкс». Милая дамочка, да? Я слышала, что Стефан – вполне приятный мужик, но рулит в этой семейке явно она.

Я бы ей, пожалуй, напомнила, что она делится конфиденциальной информацией, но я знаю, что она об этом знает, к тому же мне ужасно интересно.

– Ну что ж, это просто шикарно, – говорю я. – Потому что мне придется все лето уламывать ее деточку хоть немного позаботиться о выпускных тестах. И если мне это не удастся, наши учителя могут остаться без зарплаты. Так что ты меня здорово утешила информацией про сучку-мамашу. Может, поэтому девчонка и выросла такой задницей.

Не успевает из меня вылететь слово «задница», как нам навстречу с горки спускается старшая возрастная группа иранского землячества в полном составе. Следуя неписаному закону парковых бегунов – улыбаться и задушевно приветствовать встретившегося собрата, – каждый старичок на ломаном английском кричит нам: «Доброе утро!» Я, как и Стейси, ненавижу этот закон, но я хотя бы изображаю улыбку и киваю. Стейси только хмурится. Когда все старички остаются позади, мы подводим итог нашей беседы.

– Я, конечно, люблю свою работу, – говорю я, – но не настолько. Они хотят, чтобы я работала на каникулах! Я устала. Эти дети меня так достали за девять месяцев, что двенадцать недель отпуска мне жизненно необходимы.

В ответ я слышу фырканье, хотя трудно сказать, относится оно ко мне или к плачевному состоянию ее дыхалки. Когда она начинает говорить, то прерывается на два вдоха через каждые три слова.

– Во-первых, не надо сопли разводить. Ни у кого нет жизненной необходимости в двенадцати неделях отпуска. Девяносто девять процентов работающего населения довольствуются двумя неделями в год и прекрасно живут. А если тебе от этого будет легче – у меня отпуска не было три года. В последний раз, когда я взяла отпуск, меня вызвонили на Гавайях через два дня после приезда, чтобы сообщить, что я срочно нужна на работе. Видите ли, студия отказалась платить Хосе Эберу тысячу долларов в день за то, чтобы он работал с прической одной из моих клиенток, а в ее контракте специально был оговорен этот пункт.

Ну, что на это можно сказать? Нет, мне от этого легче не стало, а если у кого и ненастоящая работа, так это точно у нее. Но такие аргументы я, пожалуй, озвучивать не буду, потому что, как я вам уже говорила, это было бы совершенно бессмысленно.

И тут в моей голове проносится шальная мысль. Хо-хо, думаю я. Кажется, я придумала отличное «за» в пару к «одежде для беременных». Декретный отпуск. Около двенадцати недель. Получается пара летних каникул за один год. Интересно. Надо записать, когда приду домой. Вслед за списком всплывает тема Джулиной беременности. Я поворачиваюсь к Стейси, чье лицо уже слилось по цвету с банданой.

– Ой, забыла тебе сказать, – говорю я. – Джули беременна.

Вот теперь точно мы меняем тему разговора. Стейси терпеть не может Джули. Обе были моими подружками на свадьбе, и девичник перед свадьбой мы тоже праздновали вместе – бесконечный уик-энд в Лас-Вегасе втроем в одном номере. Неистребимая жизнерадостность Джули действовала на Стейси, как китайская пытка водой. На третью ночь я серьезно опасалась, что она придушит Джули во сне подушкой. Или, по крайней мере, обкромсает ее роскошные блестящие волосы.

– Вот и славно, – хрипит Стейси. – Теперь ей хоть будет чем заняться.

Кроме отвращения к суперблагости Джули, Стейси до глубины души оскорблена тем фактом, что Джули за всю жизнь не проработала ни дня.

– Какая ты все-таки стерва, – говорю я. – Не все обязаны самовыражаться с помощью работы.

Мы, как обычно, стоим у булыжника, отмечающего полпути до вершины холма, чтобы Стейси могла восстановить дыхание.

– Стерва не стерва, – сипит она, делая большой глоток воды, – а ты-то точно шизофреник или еще что похуже. Только у полного психа двумя лучшими подругами могут быть такие люди, как я и она. Все равно что дружить с Ганди и Гитлером.

Я смеюсь.

– Да уж, к тому же нетрудно догадаться, кто из вас Гитлер. – Я снова выхожу на дорожку, а для разговора выбираю свой профессиональный преподавательский голос – Каждая из вас удовлетворяет насущным требованиям моей личности.

В ответ я слышу откровенное хрюканье:

– Не думала, что твоей личности насущно требуется проблеваться... И кого же ждет мисс Америка – мальчика или девочку?

– Пока еще не знает, но думает, что девочку.

– Ну, разумеется, – говорит Стейси. – Как раз то, что требуется человечеству. Еще одна женщина, которая абсолютно ничего не даст обществу. Я не понимаю, откуда у всех эта одержимость идеей размножаться. Детей и так много. И ближайшее время острого недостатка в них не предвидится. Я вообще считаю, надо один континент выделить для тех, кто не хочет иметь детей. Гениальная идея, правда?

Если я вам еще не говорила, Стейси терпеть не может детей. Просто ненавидит. Однажды в студенческие годы мы с ней пошли пообедать, и чей-то ребенок бегал вокруг нас и рассказывал, что его воображаемый друг хочет поиграть с нами. Ребенок был маленький – лет пять-шесть, не больше. В общем, минут через десять Стейси наконец повернулась к нему и сказала: А, так вот он, твой друг, рядом со мной сидит? Ребенок разулыбался, а Стейси вытянула руку как пистолет и изобразила, что стреляет. Ну вот, уже не сидит, сообщила она ему. Бедный ребенок впал в такую истерику, что мамаше пришлось увести его из ресторана. Я была в шоке.

– Ты у нас самая умная, это я и так знала. Вот с Эндрю хуже: он, как только услышал эту новость, снова начал на меня наезжать.