ему завидовал. В разведке я, бывало, мечтал о таком погребце... Слышал, как в смесителе позвякивает лед. Со мной служили два молодых парня из Лондона, до этого они нигде дальше Бонд-стрит не бывали. Богатенькие оба. Дразнили меня этим генеральским погребцом. Раз, когда у нас вышла почти вся вода, они предложили мне на пари найти еще до темноты ручей. Если найду, получу такой же погребец, как только кто-нибудь из них съездит на побывку домой. Не помню, говорил я вам или нет, что умею чутьем находить издалека воду...
— Это было в тот раз, когда вы потеряли весь взвод? — спросил я.
Он взглянул на меня поверх стакана и явно почувствовал сарказм.
— Нет, в другой раз, — сказал он и круто перевел разговор: — Как поживают Смиты?
— Видели, что произошло у почтамта?
— Да.
— Это был последний взнос американской помощи. Сегодня вечером они улетели. Просили вам кланяться.
— Жаль, что я с ними так мало виделся. Есть в нем что-то... — сказал Джонс и, к моему удивлению, добавил: — Он напоминает мне отца. Я хочу сказать, не внешне, а... в общем, какой-то своей добротой.
— Понимаю. Я своего отца не помню.
— По правде говоря, и я своего не очень-то хорошо помню.
— Скажем, он напоминает отца, которого нам обоим хотелось бы иметь.
— Вот, вот, старик, совершенно верно. Пейте, не то мартини станет теплым. Я всегда чувствовал, что у нас с мистером Смитом есть что-то общее. Мы — одного поля ягоды.
Я слушал его с изумлением. Что общего может быть у человека не от мира сего с проходимцем? Джонс бережно закрыл погребец и, взяв со стола салфетку, стал его протирать с такой же нежностью, с какой миссис Смит гладила мужа по голове; и я подумал: простодушие, вот что, пожалуй, их роднит.
— Я очень сожалею, что у вас вышла такая неприятность с Конкассером, — сказал Джонс. — Но я ему заявил, что, если он еще хоть пальцем тронет кого-нибудь из моих друзей, я их всех пошлю к черту.
— Будьте с ними поосторожнее. Они опасные люди.
— Я их не боюсь. Им без меня не обойтись, старина. Вы знаете, что ко мне приходил молодой Филипо?
— Да.
— Вы только представьте себе, что я мог бы сделать для него. Они это понимают.
— Вы можете продать ему пулемет?
— Я могу продаться сам, старик. А это почище пулемета. Мятежникам не хватает только одного — опытного человека. Не забывайте, в ясный день Порт-о-Пренс виден с доминиканской границы невооруженным глазом.
— Доминиканцы никогда не выстудят.
— Они нам не нужны. Дайте мне месяц — я обучу пятьдесят гаитян военному делу, и Папа-Док удерет на самолете в Кингстон. Я ведь не зря воевал в Бирме. У меня уже все продумано. Я изучил карту. Разве так надо было проводить эти налеты у Кап-Аитьена? Я знаю совершенно точно, где я предпринял бы ложную атаку, а где ударил бы всерьез.
— Почему же вы не пошли с Филипо?
— Было у меня такое искушение, и серьезное искушение, но тут подвернулось одно дельце, какое бывает только раз в жизни. Это пахнет большими деньгами. Если оно не сорвется, я далеко пойду.
— Куда?
— Что — куда?
— Куда вы пойдете?
Он весело рассмеялся.
— Куда глаза глядят, старик. Однажды мне чуть было не удалось провернуть такое дельце в Стэнливиле, но там я связался с дикарями, а на них вдруг напали всякие сомнения.
— А здесь у них нет сомнений?
— Это же образованные люди! А образованного всегда легче обойти.
Пока он разливал мартини, я пытался разгадать, что за аферу он затеял. Одно было ясно — ему жилось лучше, чем в тюрьме. Он даже слегка располнел. Я спросил его напрямик:
— Что вы затеяли, Джонс?
— Закладываю основу своего состояния, старик. Почему бы вам не войти со мной в долю? Дело можно быстро обтяпать. По-моему, я вот-вот поймаю лису за хвост, но партнер мне бы не повредил, об этом я и хотел с вами потолковать, но вы все не приходили. Ей-богу, можно заработать четверть миллиона долларов. А то и больше, если иметь выдержку.
— А каковы обязанности партнера?
— Чтобы завершить сделку, мне придется кое-куда съездить; нужен человек, на которого я могу положиться, — приглядеть за делами в мое отсутствие.
— Вы не доверяете Конкассеру?
— Я никому тут не доверяю. И дело не в цвете кожи, старик. На карту поставлен барыш в четверть миллиона. Нельзя рисковать. Отсюда придется, конечно, вычесть кое-что на расходы — десять тысяч долларов, наверно, покроют все, — а остальное мы поделим. В гостинице ведь дела идут не блестяще, а? Подумайте, чего только не сделаешь на такие деньги! Тут в Карибском море есть острова, за которые давно пора взяться... Пляж, гостиница, небольшой аэродром — словом, сами понимаете. Да вы будете миллионером, старик!
Наверно, тут виновато мое воспитание у иезуитов, но мне сразу вспомнилось, как с высокой горы над пустыней дьявол хвастался всеми царствами земными. Я не знаю, действительно ли дьявол ими владел или все это было одно надувательство. Я оглядел комнату на Вилле Креоль, не валяются ли тут скипетры и державы. Но тут был только патефон, который Джонс, наверно, купил у Хамита — вряд ли он стал бы везти такую дешевку из Америки на «Медее», — и рядом с ним пластинка Эдит Пиаф с вполне подходящим названием: «Je ne regrette rien» [«Я ни о чем не жалею» (фр.)]; никакой другой личной собственности не было видно. Джонсу вряд ли удалось заполучить вперед что-нибудь из тех богатств, которые ему сулило свершение его планов... Но каких планов?
— Ну, старик?
— Вы же мне не объяснили, что я должен делать.
— Я не могу раскрыть перед вами карты, пока не уверен, что вы со мной заодно.
— Как я могу быть с вами заодно, если ничего не знаю?
Он смотрел на меня поверх разбросанных карт. Счастливый туз пик лежал лицом вверх.
— В конце концов, это вопрос доверия, правда?
— Разумеется.
— Эх, если бы мы служили в одной части, старик! Война учит доверять...
Я спросил:
— В какой вы служили дивизии?
И он без запинки ответил:
— Пятый корпус, — и даже слегка уточнил: — 77 бригада. — Ответы были правильные. Я проверил их в тот же вечер в «Трианоне», заглянув в книжку о бирманской кампании, позабытую одним постояльцем; однако у меня закралось подозрение, что у него может быть такая же книга и он черпает сведения из нее. Но я был к нему несправедлив. Он действительно побывал в Имфале.
— На гостиницу ведь вам рассчитывать нечего?
— Да, пожалуй.
— Вы не найдете покупателя, как бы ни старались. В любой день ее могут конфисковать. Скажут, что не используете имущество как следует, и заберут.
— Вполне возможно.
— Так в чем же дело, старик? Баба?
Глаза меня, кажется, выдали.
