– Десять миллионов фунтов, – произнес я немного хрипло. Я все еще привыкал к ??этой мысли.
– Сколько еще потребуется лично от меня тебе, чтобы ты просто... создал видимость поисков и не нашел ее? Я могу быть очень щедрой... И, конечно, это будет нашим маленьким секретом. Иеремия никогда не узнает.
– Вы не хотите ее вернуть? – уточнил я. – Вашу собственную внучку?
Улыбка исчезла, и ее взгляд стал холодным, очень холодным.
– Ей никогда не стоило рождаться, – отрезала Мэрайя Гриффин.
Глава третья
Потерянные детки
Я объяснил Мэрайе Гриффин, осторожно и очень дипломатично, что не могу принять ее любезное предложение, поскольку всегда работаю только на одного клиента одновременно. После этого она начала швырять вещи. Практически все, что попадалось под руку. Я решил, что подходящее время уйти и быстро отступил к двери, под обстрелом разнообразных предметов пролетающих мимо моей головы. Мне пришлось шарить рукой на ощупь в поиске дверной ручки, так как я не мог оторвать глаз от увеличивающихся в размере и тяжести вещей, летящих в меня, но в итоге я открыл дверь и спешно удалился, хотя и не очень достойно. Я захлопнул дверь под градом летящих предметов и вежливо кивнул ожидающему Гоббсу. (Первое правило успешного частного детектива гласит – изящно отступай под давлением.) Мы стояли некоторое время, и слушали звук тяжелых предметов ударяющихся с другой стороны двери, а потом я решил, что пора направится в другое место.
– Мне нужно поговорить с детьми Гриффина, – сказал я Гоббсу, когда мы отошли. – Уильямом и Элеонорой. Они все еще в поместье?
– Да, сэр. Гриффин дал ясно понять, чтобы они оставались вместе со своими супругами, на случай, если вы захотите их допросить. Я взял на себя смелость попросить их подождать в библиотеке. Надеюсь, это приемлемо.
– Я всегда хотел задать целую кучу вопросов в библиотеке, – сказал я задумчиво. – Жаль, что я не захватил свою трубку и забавную шляпу…
– Сюда, сэр.
Итак, спустившись на лифте, мы пошли по очередным коридорам и холлам в библиотеку. Я так часто поворачивал, что не смог бы указать на выход, даже под дулом пистолета. Я серьезно рассматривал идею оставлять след хлебных крошек позади себя, или разматывать длинную нить. Или вырезать стрелки направления в полированной древесине. Но это было бы неприлично, а я ненавижу терять приличие посреди дела. Так что я неспешно шел рядом с Гоббсом, любуясь чудесным произведения искусства по всем сторонам и тихо надеясь, что он не начнет внезапно просить меня идентифицировать их. Люди по- прежнему почти не встречались, за исключением случайного слуги, спешащего мимо со склоненной головой. Коридоры были настолько тихим, что можно было услышать пердеж мыши.
– Кстати, насколько велико поместье? – спросил я Гоббса, пока мы шли и шли.
– Настолько, насколько должно быть, сэр. Великий человек должен иметь великий дом. Этого от него ожидают.
– Кто здесь жил до Гриффинов?
– Я полагаю, Гриффин построил поместье по своему собственному проекту, сэр, несколько столетий назад. Как я понимаю, он хотел произвести впечатление...
Наконец мы пришли к библиотеке и Гоббс, открыв дверь, впустил меня внутрь. Я закрыл за собой дверь, оставив Гоббса с другой стороны. Библиотека была большой и слишком старомодной, почти вызывающе. На всех четырех стенах были только полки, заполненные тяжелыми книгами в переплете, которые явно не были изданы недавно. Удобные кресла были расставлены по глубокому ковровому покрытию, а в центре комнаты стоял длинный стол, заставленный дополнительными лампами для чтения. Это просто должна была быть комната Гриффина, он вышел из тех времен, когда все, кто хоть что-то из себя представляли, читали. Многие из книг на полках выглядели достаточно старыми, чтобы являться крайне редкими и дорогими. Похоже, у Гриффина был каждый известный текст за прошлые несколько столетий, начиная от библии Гутенберга до Некрономикона без купюр. Эта последняя, разумеется, на оригинальном арабском. Вероятно, отмеченная загнутыми уголками, пометками на полях, и сильно подчеркнутыми лучшими кусками текста.
Уильям и Элеонора Гриффин ожидали меня, чопорно стоя вместе, чтобы выступить единым фронтом перед лицом общего врага. Они не показались мне людьми, которые по собственной воле проводят много времени в библиотеке. Их соответствующие супруги стояли в дальнем углу, настороженно наблюдая за ситуацией. Я потянул время, разглядывая их. Чем дольше я заставлял их ждать, тем более вероятно, что кто-то ляпнет лишнее, просто чтобы нарушить молчание.
Уильям Гриффин был высоким и мускулистым, этим замороченным на бодибилдинге образом. На нем была черная кожаная куртка поверх белой футболки и джинсов. Вся одежда выглядела абсолютно безупречной. Вероятно потому, что он выбрасывал ее, как только она слегка помнется и надевал новую. У него были коротко стриженные светлые волосы, холодные голубые глаза, выступающий нос отца, и пухлый рот матери. Он прилагал все усилия, чтобы стоять надменно и гордо, как и подобает Гриффину, но его лицо предательски выдавало только угрюмость и хмурость. В конце концов, его спокойное существования было внезапно перевернуто с ног на голову, сначала обнародованием нового завещания, а затем исчезновением дочери. Людей его высокого положения возмущали неожиданности. Их богатство и власть должны защищать от подобных вещей.
Элеонора, казалось, была сделана из более прочного материала. Несмотря на то, что на ней была одежда, которую даже Мадонна сочла бы слишком дрянной. Шик проститутки, с добавлением безвкусицы. У нее были длинные светлые волосы, в каких-то явно искусственных завитушках, и обилие косметики, чтобы скрыть особенности среднего возраста. Она смотрела на меня открыто, столь же раздраженно, как и гневно, и курила в течение всего интервью. Она тушила окурки о полированную поверхность длинного стола и втаптывала их ногами в бесценный персидский ковер. Держу пари, что она не поступала так, когда ее отец был рядом.
В дальнем углу, так далеко, как только она могла встать и при этом оставаться в этой же комнате, находилась жена Уильяма, Глория, экс-супермодель, высокая и худощавая, с кожей столь черной, что отсвечивала голубоватым блеском. Она изучала меня задумчиво из-под полуопущенных век, ее лицо с высокими скулами не выражало абсолютно никаких эмоций под блестящим лысым черепом. На ней было длинное белое атласное платье, контрастирующее с темной кожей. У нее был тот напряженный, голодный вид, присущий всем профессиональным моделям, но она все равно выглядела так, словно может с успехом продефилировать по любому подиуму, которому только пожелает. Хотя она стояла рядом с мужем Элеоноры, Марселем, язык ее тела давал понять, что делала она это только потому, что ей так сказали. Не думаю, что она хоть раз на него взглянула.
Марсель был одет в хороший костюм, но по тому, как он сидел на нем, можно было сказать, что он привык одеваться более небрежно. Марсель был небрежен, в мыслях, словах и делах. Это было видно по тому, как он стоял, как выглядел и по тому, как продолжал выглядеть неопределенным и изворотливым, при этом, не делая вообще ничего. Он производил такое впечатление, будто находился здесь по принуждению, и ему не терпелось вернуться обратно к тому, чем бы он там не занимался. И что ему было все равно, кто это знал. Не думаю, что хоть раз он посмотрел прямо на меня. Он был довольно красив, в этаком слабом и незавершенном роде, и подобно Глории молчал, потому что ему велели.
Я перевел взгляд с Уильяма на Элеонору и обратно, нагнетая обстановку. Я не спешил.
