как только вернулась домой к мужу – заболела опять. И я думаю…
– Я абсолютно согласна, – с видом пророка произнесла госпожа Харпер. – Происходит какая-то чертовски странная штука, простите, милая, и нам нужна надежная девушка, которая сможет во всем этом разобраться.
– Думаете, муж пытается ее отравить?
Полковник помедлил с ответом, но его супруга сказала без обиняков:
– А что бы вы подумали на нашем месте?
Фрине пришлось согласиться, что цикл болезни выглядит странно, к тому же ей было нечем заняться. Она не хотела оставаться в доме отца и целыми днями расставлять цветы по комнатам. Она пробовала заниматься благотворительностью, но устала от пьяниц, потаскушек и лондонской нищеты, да и в компании дам-благотворительниц она чувствовала себя чужой. Фрина часто думала о том, чтобы вернуться в Австралию, туда, где она родилась в крайней нужде. И вот представился замечательный повод не задумываться о своем будущем по крайней мере ближайшие полгода.
– Хорошо, я согласна. Но я поеду за свой счет и буду писать вам, когда представится возможность. Не засыпайте меня безумными телеграммами, иначе все тут же станет известно. Я сама познакомлюсь с Лидией, и вы не должны упоминать обо мне ни в одном из ваших писем. Я остановлюсь в «Виндзоре».
Сказав это, Фрина почувствовала легкую дрожь. В последний раз она видела этот отель ранним холодным утром, когда проходила мимо по пути с рынка Виктория, нагруженная полусгнившими овощами из корзины для отходов.
– Если вам потребуется сообщить что-то важное, вы найдете меня там. Напишите мне, пожалуйста, фамилию Лидии и ее адрес. И скажите – что унаследует муж в случае ее смерти?
– Фамилия ее мужа – Эндрюс, вот его адрес. Если она умрет раньше него бездетной, он унаследует пятьдесят тысяч фунтов.
– А у нее есть дети?
– Пока еще нет, – ответил полковник и протянул Фрине пачку писем. – Возможно, вы захотите это прочесть. – Он положил пачку на чайный столик. – Это письма Лидии. Она у нас умница, сами увидите, и умеет обращаться с деньгами, но этот Эндрюс совершенно вскружил ей голову, – фыркнул полковник.
Фрина взяла верхний конверт и начала читать.
Письма оказались увлекательными. Нет, в них не было особых литературных достоинств, но Лидия представляла собой очень странную смесь. После целой диссертации на тему нефтяных акций, за которую не было бы стыдно и первоклассному бухгалтеру, она впадала в такую слащавую сентиментальность, рассказывая о муже, что Фрина с трудом могла это читать. «Сегодня мой котик был зол на свою мышку, потому что на званом ужине она танцевала с одним очень симпатичным котом, – прочла Фрина, пытаясь побороть тошноту, – и только через два часа беспрерывных поглаживаний он снова стал моим прежним милым котенком».
Фрина продолжала продираться сквозь тошнотворный текст; тем временем жена полковника непрестанно подливала ей чая. Через час Фрина уже тонула в чае и сантиментах. Тон писем, которые Лидия писала из Мельбурна, стал капризным: «Джонни каждый вечер уходит в клуб и оставляет свою бедную мышку одну скучать в ее мышиной норке… Мне было так плохо, но Джонни сказал, что я просто переела, и отправился ужинать. Идут слухи, что „Перуанское золото“ снова начинает разработки. Не вкладывайте в них деньги. Их бухгалтер покупает себе уже вторую машину… Надеюсь, что вы последовали моему совету о недвижимости в Шеллоуз. Земля примыкает к церковной дороге, ее нельзя упустить. Через двадцать лет она вырастет в цене вдвое… Я перевела часть своего капитала в „Ллойдз Банк“, там ставка выше на полпроцента… Пробую для лечения ванны и массаж у мадам Бреда на Расселл-стрит. Я очень больна, но Джонни только смеется надо мной».
Странно. Фрина переписала адрес мадам Бреда на Расселл-стрит и ушла, пока ей не предложили еще чаю.
Глава вторая
Фрина стояла, облокотившись на перила палубы корабля, слушала крики чаек, возвещавших о близости суши, и глядела на первые проблески восходящего солнца. Она накинула халат с эффектным зелено-золотым восточным узором – наряд, которым не стоило шокировать инвалидов и склонных к нервным припадкам, поэтому она была рада, что на палубе никого не оказалось. Было пять часов утра.
Горизонт озарился слабым светом. Фрина ждала зеленой вспышки, которой никогда раньше не видела. Она нащупала в кармане сигареты, мундштук и спички, прикурила и выбросила спичку за борт.
Пламя спички ослепило ее; Фрина моргнула и провела рукой по черной шапочке волос.
«Интересно, чего же я хочу? – спросила она себя. – До сих пор все было довольно интересно, но нельзя же всю жизнь только танцевать и играть. Думаю, я могла бы поставить мировой рекорд на новом „Авро“,[5] или отправиться вместе с мисс Мэй Канлифф на ралли в новой «Лагонде»,[6] или выучить абиссинский, или пристраститься к джину, или стать коннозаводчицей. Не знаю, все это кажется таким скучным… А что если попробовать стать настоящей дамой-детективом из Мельбурна? Это, должно быть, довольно трудно. Но, может, какое-нибудь дело само подвернется. Если ничего не получится, я успею вернуться к началу лыжного сезона».
В этот миг на небе появилась ярко-зеленая, ни на что не похожая вспышка, и восходящее солнце окрасило небо в розовый и золотой цвета. Фрина послала солнцу воздушный поцелуй и вернулась в свою каюту.
Все еще укутанная в халат, Фрина откусила кусочек тонкого тоста и стала изучать свой гардероб, разложенный, как на пикнике, по всем свободным поверхностям в каюте. Потом налила себе чашку китайского чая и критически осмотрела свои наряды.
Прогноз погоды обещал безоблачный теплый день, и Фрина сперва остановилась на бежевом шелковом костюме от Шанель, потом – на довольно вызывающих жакете и юбке из ярко-красной шерстяной ткани, но в конце концов выбрала прелестный матросский костюм темно-синего цвета, с треугольным вырезом и белым кантом на жакете. От колен юбки с заниженной талией еще сантиметров на тринадцать вниз спускалась плиссировка, что не оскорбило бы даже самые консервативные мельбурнские вкусы.
Фрина одевалась быстро, и вскоре уже стояла в комбинации и шелковых чулках с подвязками выше колена и темно-синих кожаных ботиночках на «каблуках Луи». Фрина безжалостно расчесала свои идеально черные, идеально прямые волосы, которые, распавшись в разные стороны, снова превратились в аккуратную блестящую шапочку, оставив открытыми затылок и большую часть лба, а потом осмотрела в зеркале свое лицо. Она надела на голову мягкую темно-синюю шляпку клоше и с ловкостью, порожденной многолетней практикой, подвела серо-зеленые глаза тонким черным карандашом, подрисовала брови, едва коснулась губ помадой и провела по лицу пуховкой с пудрой.
Она наливала себе последнюю чашку чаю, когда стук в дверь заставил ее снова нырнуть в халат:
– Войдите! – крикнула Фрина, размышляя: неужели это очередной визит первого помощника капитана, который проникся к ней отчаянной страстью, – страстью, которая – она была уверена – продлится целых десять минут после того, как «Ориент» пристанет к берегу.
Но голос из-за двери успокоил ее.
– Это Элизабет, – возвестила гостья.
Фрина открыла дверь. Доктор Макмиллан вошла и села на самый удобный в каюте стул – единственный, который был свободен от нарядов мисс Фишер.
– Итак, дитя мое, мы причаливаем через три часа, так сказал мне тот чванный молодой эконом. Можно я доем эти тосты? Та болезненная женщина из третьего класса произвела на свет своего отпрыска сегодня в три часа: у детей есть привычка рождаться под покровом ночи, обычно в грозу. В детях есть нечто стихийное, как мне кажется…
Фрина передала гостье поднос, на котором еще стояла нетронутая яичница с беконом и столько тостов, сколько ей самой под силу было бы съесть только после суточной голодовки, и стала с восхищением наблюдать за доктором Макмиллан.
