Угроза осквернить могилу действовала безотказно. Не обязательно у них на глазах; он ведь мог прийти и ночью, когда женщины мирно спят в своих постелях, а их кошки – на подоконниках. Порой Ласло для большей убедительности прихватывал с собой кувалду и во время разговора с очередной жертвой тихонько постукивал ею по надгробному памятнику.
Наконец-то магдебургские вдовы обрели покой: кладбищенский шантажист мертв и, как им хотелось думать, душа его, в отличие от их душ, не упокоилась. Полицейский, занимавшийся делом об осквернении могил и угрозах в отношении еврейских вдов, тоже захотел попробовать свои силы на этом поприще. Нет, он не стал переплавлять реквизированные золотые украшения в домашних условиях, у него хватило ума отнести их ювелиру. Общими усилиями они сколотили маленькое состояние и после войны вместе с женами и померанскими пуделями перебрались на Канары.
Медсестры больницы на Провоштрассе извлекли крупицы золота из пальцев и из-под черных ногтей Ласло и поместили их в бокал для вина, чтобы любоваться их блеском через цветное стекло. Поставив бокал на подоконник в приемном покое, они оттерли руки мылом с карболкой и разошлись по домам. Поутру бокала на месте не оказалось. За эти крупицы рентгенолог в кафе за углом получил бесплатный завтрак: бекон и яйца, приготовленные в английском стиле. Владелец кафе поместил золотые крупицы в витрину вместе с другими раритетами – американской каской, африканской Библией в переплете из древесины смоковницы, мумифицированной стопой и заспиртованным кусочком кожи с татуировкой. Когда через какое-то время у него отобрали лицензию на продажу шнапса, он бросил кафе на произвол судьбы, и его быстро разграбили хулиганы и бомжи. Золото Ласло вместе с двумя десятками золотых подсвечников доставили в детской коляске ближайшему ювелиру. Потом оно перекочевало в коробку из-под патронов. В конце концов оно превратилось в золотые слитки. Один из них, лежавший в подвале № 3 баден-баденского банка, лейтенант Густав Харпш выманил у свояка, управляющего банком, после чего совершил неудачную попытку довезти его до Больцано, итальянского города, где не стоит рассчитывать на вкусные спагетти.
48. Эвтаназия
Белый грузовик с двумя красными крестами на боку проехал через лес по гравиевой дороге и остановился на просеке. Внизу раскинулся пруд, в котором плескалась ребятня. Шофер достал из-под сиденья гибкий серебристый шланг и, обойдя грузовик, подсоединил конец к выхлопной трубе. Не выключив мотор и оставив дверцу открытой, он взял красную фляжку и белую железную коробочку из-под медикаментов и направился к упавшему дереву метрах в тридцати от машины. Сидя на солнечной поляне спиной к грузовику, он ел свой обед и наблюдал за тем, как дети с визгом плещутся в воде. Это был чуть ли не первый по-настоящему теплый весенний день. Лишь однажды он бросил взгляд в сторону белого грузовика, который весь сотрясался изнутри. Он съел свои бутерброды, допил чай и посмотрел на часы.
Детишки в пруду купались голышом, похожие на белых лягушат. Он сунул бумагу из-под бутербродов в дупло, помочился и пошел к грузовику, который уже больше не трясло, как в лихорадке. Он вытряхнул из фляжки последние капли. Свинтил с выхлопной трубы гибкий серебристый шланг, смотал и засунул под сиденье. Вернулся в больницу.
Звали его Ханс.
Больной полиомиелитом и двое со скрытым расщеплением дужки позвоночника, пациенты с врожденным энцефалитом, трое младенцев с Дауном и мужчина с синдромом Туррета, мальчик, страдающий эпилепсией, слепой старик и глухонемая женщина, малолетний гермафродит с волчьей пастью и девушка, пытавшаяся от несчастной любви перерезать себе вены, – все они были в больничных халатах на голое тело, в которых трудно что-нибудь спрятать. Но шофер Ханс и санитарка Кларисса, выгружавшие тела из машины с двумя красными крестами на боку, на всякий случай тщательно их обыскали. В памяти шофера всплыли белые лягушата в пруду. Через пять минут к золотой коллекции Ханса в нижнем ящике запирающегося шкафчика добавились две медали святого Христофора, распятие и именной браслетик.
В день Ханс делал три ездки. Завтрак – на обзорной площадке над излучиной реки, обед – на лесной поляне с видом на пруд, ужин – на еще не обустроенном и в это время безлюдном бульваре. В неделю получалось восемнадцать ездок. А по средам, после рабочего дня, Ханс приезжал на своей белой машине к ювелиру в Дессау. Раз в три недели ювелир вручал им с Клариссой золотой слиток. Так продолжалось полтора года. А потом жена Ханса родила ребенка с синдромом Дауна и запретила мужу ставить белый автобус у них под окнами. Через три месяца они расстались. Кларисса вернулась к своей овдовевшей матери. Она увезла сына и золотой слиток из шкафчика Ханса. Спустя еще три месяца она попыталась покончить с собой, выпив щелока. Осушить до конца флакон ей помешала мать, но ее здоровью был нанесен непоправимый урон, и после этого, парализованная, страдающая недержанием, она уже не вставала с постели. Мать договорилась с вышедшей на пенсию официанткой, что та переедет к ним, чтобы постоянно ухаживать за дочерью и внуком. Золотой слиток перекочевал в Дойчебанк и в сорок третьем году оказался в Баден-Бадене, прежде чем попасть в руки лейтенанта Харпша в качестве обеспечения его будущего счастья.
Война заставила Ханса переквалифицироваться в водителя танка. От взрыва бензобака он ослеп, оглох и обжег легкие. Остаток жизни он провел в бранденбургском госпитале.
Через полгода после того инцидента целевую программу эвтаназии, разработанную в неприметном доме по адресу Тиргартен-штрассе, 4, Берлин-Шарлоттенбург (кодовое название Т4), благополучно закрыли. К тому времени принудительной эвтаназии были подвергнуты по крайней мере 70 000 человек.
49. Мастера эпистолярного жанра
Феттерлинги, жители Лозанны, были мастерами эпистолярного жанра. Они писали письма по- итальянски своим родственникам в Фриули и Венето. Из этих писем, изобиловавших сплетнями, можно было многое узнать о частной жизни буржуазных еврейских семей, которые старались не афишировать свое еврейское происхождение. В тридцать первом году, после того как Форте Феттерлинг потерял место учителя, а двоим его сыновьям запретили появляться в школе, потому что они были носатые и обрезанные, дедушка Горинг Феттерлинг решил закопать свои драгоценности. Точные координаты клада он сообщил в подробнейших письмах своим многочисленным детям и внукам, причем в качестве шифра использовал их инициалы. Этот любительский шифр сумел раскрыть честолюбивый и энергичный молодой чернорубашечник, служивший в компании по производству швейных машинок в Инсбруке. Он проявлял интерес к каллиграфии и палеографии, имел собственную теорию о творчестве великих людей и прочел все оригиналы писем Гете. После победоносной войны он рассчитывал устроиться в какую-нибудь крупную библиотеку. В Мюнхене или, еще лучше, в Берлине. Он рисовал себе идиллическую картину: вот он сидит в комнате с плесенью на стенах, а в пробивающемся луче солнца пляшут золотые пылинки. Эта картина была навеяна фотографиями нью-йоркского Центрального вокзала, которые он видел в нелегально провезенном экземпляре «Сатердей ивнинг пост». У него будет старинное деревянное кресло с подлокотниками, увенчанными львиными головами, и большой стол, освещенный лампой с зеленым абажуром. А под рукой будет стоять бутылка «Evian» с чистейшей водой, собранной среди тающих ледников во французских Альпах. Перед ним будет лежать манускрипт восемнадцатого века с комментариями, которые предстоит соотнести с ситуацией в современной Германии, – но это дело будущего, а его-то у него и не было. Честолюбивому книжнику-чернорубашечнику всадит нож между уретрой и анусом человек из России,
