придется протащиться за ней по жаре целых пять километров. Вон как вышагивает. Спинка прямая, ручкой делает отмашку – шпарит по асфальту с полным ощущением собственной правоты. А у меня она спросила?
– Светлана!
Будто не слышит.
Мы дошли до реки. Тут был мост. Дорога пробегала по нему и уходила вдаль – на протяжении ближайших нескольких километров я не видел впереди ни домов, ни людей, ни машин, ни вообще чего- нибудь такого, к чему можно было стремиться с такой одержимостью. На середине моста я остановился и зло сказал прямо в Светкину спину:
– Светлана, я дальше не пойду! Я не хочу!
– Хорошо, – неожиданно легко согласилась она. – Я пойду одна, пожалуй. Без тебя.
Она обернулась, и я вдруг увидел, что это не Светка вовсе, а Аня Косинова. Лицо белое, даже как будто с неестественной желтизной, и совершенно при этом неживое, а блузка на ней красная-красная, как на Елизавете Ивановне в тот раз в Кускове, но у блузки Елизаветы Ивановны цвет был от фабричной краски, а у Ани это кровь – а как же, я эту кровь видел, ведь убили сегодня Аню.
– Я пойду без тебя, – сказала мне убитая Аня.
Я рванулся и сел в кровати. Бред. Неспокойный сон. Сердце колотилось и выпрыгивало из груди. Рубашка мокрая – хоть выжимай. Черт побери, еще один такой сон – и я проснусь заикой. Или я уже заика?
– Все хорошо, – произнес я вслух. – Все просто отлично.
Не заика. И на том спасибо.
А за окном уже была ночь. Я даже не ожидал, что способен проспать столько. Поднялся, подошел к выключателю. Меня покачивало. То ли со сна, то ли от выпитого днем. Нет, чтобы от выпитого – это вряд ли. Ну не настолько же я пьяный был.
Когда зажегся свет, я обнаружил Мартынова ничком лежащим на кровати. Он похрапывал и разве что не пускал пузыри. Все-таки я переоценил нашу стойкость. Эк нас с ним расколбасило! А он еще говорил – показания на бумаге фиксировать. То-то мы с ним написали бы. Любо-дорого было бы читать.
Я распахнул дверь комнаты и обомлел. Там, за дверью, был такой хаос, будто по всему дому вдруг пронесся смерч, который расшвырял по полу в неимоверном беспорядке вещи – одежду, обувь, детские игрушки, продукты в упаковке и без, тетрадки, картонные коробки и множество другой всякой всячины, и только по странному стечению обстоятельств этот природный катаклизм почему-то обошел стороной комнату, в которой мы с Мартыновым спали.
По опыту своих коллег из группы, снимающей сюжеты из криминальной хроники, я знал, что, кроме смерча, может быть еще одна веская и даже более правдоподобная причина подобного разгрома. Ограбление. Обычно после ограбления все выглядит так же живописно.
Я пошел по галерее, стараясь ступать мимо разбросанных тут и там вещей, но это мне нечасто удавалось, и я порой производил немалый шум, но никто на этот шум не реагировал. Комнаты, мимо которых я шел, были пусты. Двери распахнуты, внутри столь же живописный беспорядок – и никого. Пугающее безлюдье. Где-то свет был включен, в некоторых комнатах царила темнота, но и там не было никого – я не видел этого, а угадывал.
Я перегнулся через перила и посмотрел вниз. Тот же беспорядок. И такое же безлюдье.
– Эй! – крикнул я и испугался собственного голоса.
Никого.
– Илья! – позвал я.
Демин не ответил. Что произошло здесь за то время, что я спал? Что такое страшное случилось? Я обернулся, раздумывая, не вернуться ли мне в нашу комнату и не разбудить ли Мартынова, но тут какой-то неясный шум раздался внизу, и я тотчас же о Мартынове забыл. Что-то я услышал. Что-то похожее на вздох. Или на стон.
Я стал торопливо спускаться по лестнице. Какой-то шарф или платок намотался на мой ботинок, я едва не упал, а после не без труда избавился от этой тряпки, причем делал это на ходу.
Следы разгрома были здесь не менее впечатляющи. Как монголо-татарская орда прошла.
– Эй! – позвал я. – Есть тут кто-нибудь?
И снова мне никто не ответил. Одна комната, другая. Потом кухня. Повсюду беспорядок. Я заглянул в комнату, служившую обитателям дома столовой, и увидел Демина. Илья сидел на столом, обхватив руками голову, и был при этом совершенно неподвижен.
– Илья! – выдохнул я.
Он поднял голову. Он был жив! Он жил! Но как же он постарел за эти несколько часов! Как будто пролетело тридцать лет. Лицо старика. Правда, седины в волосах не прибавилось. А был бы седой – ну вылитый Альберт Эйнштейн в последние годы жизни. Даже волосы на голове так же всклокочены, как у Эйнштейна на той знаменитой фотографии. Глубокие морщины на лице. Круги под глазами. Старик стариком.
– Что случилось, Илья?
Он разлепил свои непослушные губы и кратко меня просветил:
– Полный финиш! Конец всему!
Я с изумлением обнаружил, что губы у него дрожат.
– Илья! – всполошился я. – Что случилось? Где все? Где дети? Где Мария?
– Уехали.
– Куда?
Ответом мне был взгляд, из которого плеснуло такой болью, что я дар речи потерял.
– Зачем ты это сделал? – пробормотал укоряюще Демин.
– Что я сделал? – обмер я и повел взглядом вокруг, обозревая учиненный здесь погром.
Помните эпизод из гайдаевской «Кавказской пленницы»? Милиционер в присутствии не до конца протрезвевшего Шурика читает вслух протокол: «Потом на развалинах старинной часовни…» Ничего не помнящий о собственных пьяных похождениях Шурик виновато уточняет: «Простите! А часовню – это тоже я?» Вот и я примерно в таком дурацком положении пребывал. Как мы водку пили – помню. Как с Марией разговаривал о жизни – помню. Как ребятишки затеяли игру в прятки и я хотел с ними тоже сыграть, да этот несносный Мартынов увлек меня наверх, в комнату, чтобы я какие-то бумаги там писал, – тоже помню. Но дальше не помню ничего. Может, я и вправду куролесить стал? По моим плечам запрыгали зеленые чертики, белая горячка чмокнула меня в макушку, и я оторвался по полной программе? Ну не может же такого быть!
– Зачем ты в это полез? – горько сказал Демин. – Чего ты нос свой туда сунул?
– Куда?
– В пирамиду эту! – сорвался Демин. – Какого черта! Зачем?! Кто тебя просил?!
Я так растерялся, что и не знал, что сказать. Только бормотал:
– Ну при чем тут это? Ну чего ты кричишь? Я же тебя про Марию спрашиваю, а не про пирамиду.
– Мария – это пирамида и есть! – крикнул Демин. – Пойми ты, дурья башка!
– Мария?! – изумился я. – Мария – это Магистр?
– Ну какой Магистр, господи! – взвыл Илья. – Она в системе этой была! Она деньги там зарабатывала! И вот все рухнуло! Из-за тебя, дурака! Из-за тебя одного!
Вряд ли он был бы столь словоохотлив, кабы не выпитое им. Илья здорово надрался, если судить по выстроившейся на столе перед ним стеклотаре, и только поэтому он сказал то, о чем при любом другом раскладе молчал бы как партизан.
Мария участвовала в этой пирамиде. Нет, она не была Магистром, про Магистра сам Демин ничего толком не знал, сказал лишь, что это какой-то прохиндей, специально поставленный во главу пирамиды для относительно законного способа сбора денег у населения. Ниже Магистра стояли десять человек, с каждого из них и начиналась цепочка участников, которые несли свои деньги. Одним из этих десяти счастливчиков-небожителей и была Мария.
– Понимаешь, – сказал мне Илья, – она просто свихнулась на этих своих детдомовцах. Она по кабинетам чиновников ходила, она спонсоров искала, она лично обошла едва ли не всех мало-мальски
