Полина сделала глоток. Вино оказалось густым и сладким. В его волшебной сладости угадывался вкус цветов и аромат экзотических трав. Там было много солнца, запахов теплого ветра и еще чего-то сладостно-манящего, что можно почувствовать, но никогда нельзя понять, что же это такое.
– «Коммандария», – сказал Антон. – Десертное вино. Может быть, и не следовало с него начинать ужин, но мне хотелось, чтобы вы почувствовали вкус Кипра.
Этот вкус был сладок.
– Самая старая марка вина на Земле.
– Очень вкусное, – оценила Полина.
– У киприотов тысяча способов добиться этой волшебной сладости. Они собирают виноград и оставляют его на время на солнце. Виноград подвяливается и становится еще слаще. Потом они давят из винограда сок, сок помещают в бочки, дают настояться несколько лет, после чего не разливают это вино по бутылкам сразу, а сначала смешивают с более молодым вином. Отлили из бочки настоявшегося вина, долили немного молодого, прошел год, еще отлили-долили, и так до бесконечности, и получается, что в той бочке все время настаивается какая-то фантастическая смесь из вин урожаев разных лет.
Это было чудесное вино, и чудесное место, и чудесное море, и чудесное солнце. Солнце уже наполовину скрылось за горизонтом, солнечная дорожка истончалась и таяла на глазах, и невозможно было оторвать от всего этого взгляд.
А на соседних пустующих столиках безмолвный официант уже расставлял горящие свечи в стеклянных пузатых стаканах, потом он принес из машины Антона тот огромный букет, который Антон преподнес Полине, и, разобрав его на маленькие букетики, тоже расставил на столах.
Только теперь Полина осознала, что они – единственные посетители здесь, для них и был накрыт единственный стол, и для них стараются официант и невидимые повара на кухне. Официант принес огромную чашу с салатом: там были помидоры, огурцы, сладкий перец, капуста, листья салата, все это крупно порезано и перемешано с зелеными маслинами и кусочками козьего сыра. Еще официант принес парящие глиняные горшочки, закупоренные румяной корочкой, отдаленно напоминающей омлет. Полина наконец обнаружила, как она голодна.
Под тем, что она приняла за омлет, обнаружилось что-то мясное – явно фарш, еще чувствовался привкус томатов и специй. Но под этим слоем был другой, с баклажанами и картофелем, потом было что-то сырное, и вдруг снова мясное, как в самом начале, и снова баклажанное.
– Прямо торт «Наполеон» какой-то! – сказала Полина.
– Вам нравится?
– Очень!
– Это мусакас, традиционное блюдо кипрской кухни.
– Я никогда не ела ничего подобного. Надо бы как-то разузнать рецепт.
– Я вам потом скажу.
– А вы знаете? – удивилась Полина.
– Да.
И тогда Полина засмеялась. То ли это выпитое вино на нее так подействовало, то ли она действительно уже чувствовала себя рядом с Антоном так свободно.
– Чему вы смеетесь? – спросил у нее Антон с мягкой улыбкой.
– Вы только не обижайтесь, – попросила Полина. – Мой знакомый принял вас за русского мафиози. Но я впервые в своей жизни встречаю мафиози, который способен связно рассказать про античные мозаики, про историю здешних вин и который знает, как делается этот, как его…
– Мусакас, – подсказал ей Антон.
– Да, точно, мусакас.
– Но я действительно не мафиози, – признал очевидное Антон, будто смущаясь от того, что не смог оправдать ожиданий Полининого знакомого.
Солнце уже зашло. Ночь накрыла землю своим старым, изъеденным звездами покрывалом. Антон и Полина сидели среди мерцающего света, отбрасываемого многочисленными свечами. А еще мерцало море под луной. Совсем близко о чем-то шептали волны.
– Вы давно на Кипре? – спросила Полина.
– Несколько месяцев.
– Нравится?
– Очень.
– Я не сомневалась, если честно. Вы так обо всем рассказываете… О том, что вас здесь окружает… Вам здесь не скучно, как мне кажется.
– Да, это правда.
– Сегодня вы привезли меня туда, куда я сама, наверное, никогда бы не добралась.
– Это место – одно из моих любимых.
Значит, она действительно в нем не ошиблась там, на Лара-Бич, когда вдруг подумала, что он подарил ей это место, позволил оказаться там, куда, наверное, не каждого допускает.
– А вы надолго сюда?
Этот вопрос поставил Полину в тупик.
– Я не знаю, – призналась она. – Не задумывалась над этим.
Становилось прохладно. Еще всего-навсего март. В Москве, например, лежит снег. Полина непроизвольно поежилась.
– Вам прохладно? – поинтересовался Антон.
Склонился через стол, на котором стояли свечи, и отблеск этих свечей Полина увидела в его глазах. Или это… Она всмотрелась. Или это чертики озорные прыгали у него во взгляде?
Антон вдруг поднял руку и щелкнул пальцами. Вспыхнул свет. Он не слепил, а заливал ярким пятном небольшой пятачок в одном из углов веранды. Заиграла музыка. Полина обернулась. Музыканты в национальных костюмах играли сиртаки, размеренные звуки которого и неспешный ритм ненавязчиво приглашали к танцу, и танцоры тут же объявились: усатые молодцы в расшитых жакетиках, в белых в обтяжку штанах, больше похожих на колготы, в смешной остроконечной мягкой обуви с огромными мохнатыми помпонами, которые придавали этим усачам вид крайне несерьезный.
Их было трое, и они, встав в ряд и положив руки друг другу на плечи, пустились в пляс, ритм тем временем все убыстрялся, разгоняя танец, как хороший локомотив, набирающий и набирающий скорость, и вдруг усачи подхватили и Полину, и Антона, и им пришлось спешно подстраиваться, чтобы не отстать от этого чудо-локомотива. Ритм уже стал бешеным, мелькали свечи, мелькали звезды, мелькали цветы, все перемешалось, локомотив мчался, рвалась к звездам музыка, и Полина улетала вместе с ней, пребывая уже где-то между небом и землей, а когда у нее уже не оставалось сил на эту сумасшедшую пляску, ее вдруг оставили в покое, и она обнаружила себя все за тем же столом, и Антон, раскрасневшийся и растрепанный после случившегося с ними безумия, тоже был рядом. Зато танцоры не унимались, одному из них сзади за пояс заткнули платок и конец того платка подожгли, танец продолжался, огненный хвост метался в ночи, иногда совсем близко от лица Полины, и, когда она отшатывалась, киприот обнажал в улыбке белоснежные зубы. Потом платок исчез, зато на голову усачу его товарищи водрузили поставленные друг на друга пять стаканов, усач танцевал с этой пирамидой на голове, а стаканов все добавлялось и добавлялось: вот их уже семь, вот десять, вот все пятнадцать, и было непонятно, каким таким чудесным образом этот стеклянный столб не падает, а усач еще умудрялся при этом выделывать танцевальные па.
Полине опять не удалось отсидеться, ее подняли и поставили ей на голову пару стаканов, она смеялась, пыталась эти стаканы снять, но ей не давали этого сделать, а, напротив, добавляли новые, и скоро она уже не смела даже пошевелиться, ей казалось, что малейшее ее движение – и стеклянная башня рухнет, рассыпавшись по полу осколками, а ее тянули за руку, приглашая поучаствовать в танце, киприоты лукаво улыбались в свои роскошные усы, добавляли и добавляли стаканы, и невозможно было укрыться от этих усачей.
В конце концов стаканы, конечно же, упали и разбились, но никто не опечалился этим обстоятельством, только перешли туда, где не было осколков, и снова были этот безумный сиртаки, мельканье огней и звезд, сумасшедший ритм танца, озорные чертики в глазах Антона и переполняющий душу восторг.
