Он будет их искать и обязательно найдет, подумал Хеджи. Прокопов не из тех людей, которые прощают.
Полина и Прокопов ехали по улицам ночной Москвы. Полина видела крыши обгоняемых ими легковушек, словно сама она сейчас не в автомобиле ехала, а в троллейбусе.
– Какая огромная машина! – сказала она.
– «Хаммер», – отозвался Прокопов. – Сто тысяч долларов. Сегодня взял в автосалоне покататься.
– Покататься? – не поняла Полина.
– На пробу типа. Тест-драйв.
– И можно так вот запросто взять дорогущую машину? – не поверила Полина.
– Не могут отказать клиенту, который за полгода берет уже третью машину.
– Ты уже у них покупал?
– Ага.
– Такие точно?
– Зачем такие? Две БМВ. Седан и джип.
– Разбил?
– Почему разбил?
– Ну, снова покупаешь. Ты ведь ее купишь? – спросила Полина и провела ладонью по панели.
– Куплю. А те я не разбил. Просто машины разные должны быть. На все случаи жизни.
– Но очень уж большая, – сказала Полина.
– По нашей жизни так и надо. Ты должен быть большой и страшный.
– Зачем?
– Чтобы боялись. Ты видишь, мы с тобой едем – все шарахаются в сторону. А ехали бы на «Оке» – любой козел пытался бы нас бортануть. Страна такая. Я если подписал контракт, допустим, с англичанином, так этот Джон будет все пункты выполнять, потому что ему вдолбили с детства, что надо быть честным и слово свое держать. А с нашим, если я подписал, – он будет договор выполнять только в том случае, если боится. На страхе все держится.
– А ты страшный? – спросила вдруг Полина.
– Для тебя – нет, – сказал Прокопов после паузы.
– А для других?
– Другие разные бывают. Есть друзья, есть враги. Для врагов я – страшный, – ответил Прокопов без улыбки.
Сейчас он не шутил.
Прокопов привез Полину к дому в центре Москвы. Охрана при въезде на огражденную территорию. Охрана в подземном паркинге. Охрана в вестибюле первого этажа. А еще в вестибюле было много мрамора, много бронзы и много огромных и явно дорогих зеркал. Лифт, как швейцарские часы, сверкал никелем и хромом и, как часы, был бесшумен.
– Я тут купил квартиру, – сказал Прокопов. – Хочу тебе показать.
И на этаже, когда они вышли из лифта, был мрамор, вычурные светильники под старину, и даже воздух здесь оказался не такой, как на улице, – он был чист и свеж, как на лесной опушке.
Вошли в квартиру. Прокопов не стал зажигать свет, и за стеклянной стеной, прозрачной от пола до потолка, Полина увидела огни ночной Москвы, позолоченный купол храма Христа Спасителя и рубиновые звезды Кремля.
От ужина Полина отказалась, но выпить вина согласилась. Села в кресло. Свет не зажигали. Москва была под ними. Казалось, что они не в квартире сейчас, а парят в воздухе, как птицы. И то ли от волшебной этой картины, то ли от выпитого вина, то ли по какой-то другой причине на Полину вдруг снизошло необыкновенное спокойствие. Не было ни страхов, ни проблем, ни тревог. Все плохое ушло. И можно было наслаждаться этим разлитым в воздухе покоем.
– Нравится? – спросил Прокопов.
Даже нарушив тишину, он не вывел Полину из состояния сладкого оцепенения.
– Да, – словно в полузабытьи, отозвалась она.
Но Прокопову хотелось сделать еще что-нибудь приятное для нее. Он принес свечи, чтобы расставить их по комнате. Зажег первую. И тут Полина увидела татуировки на его руках.
– Ты сидел в тюрьме, – сказала Полина.
Свеча дрогнула в прокоповских руках.
– За что? – спросила Полина.
– За глупость.
Прокопов поставил свечу на стол. А другие свечи даже не попытался зажечь. И было видно, какое скверное у него сделалось настроение.
Полина испытала раскаяние.
– Прости меня, – сказала она. – Давай не будем вспоминать прошлое?
– И ты меня прости, – попросил Прокопов. – За то, что так сложилось. За то, что все эти годы прожила без отца. Без меня. Я виноват перед тобой и перед Машей. Так получилось.
На следующий день Прокопов встретил в аэропорту прилетевших с Кипра тетю Галю и Миху. Тетю Галю он невнимательно поцеловал, сыну попенял за небрежность в одежде, но это тоже было сделано как бы мимоходом, и тетя Галя легко догадалась, в чем причина.
– Как Полина? – спросила она.
Прокопов замешкался с ответом.
– Дружбы нет? – сказала тетя Галя понимающе. – С тобою в контрах, как тогда на Кипре?
– Наоборот, мы дружим.
– Неужели? – приятно удивилась тетя Галя.
– Но я никак не могу понять, – признался Прокопов. – Она старается забыть про все наши прежние дела и неприятности? Или она про них не помнит?
– Ты что такое говоришь?
– У нее травма головы. И какие-то провалы в памяти. Что-то помнит, что-то нет. И я порой теряюсь. Не знаю, о чем могу с ней говорить, а о чем лучше промолчать.
– Саша! Надо себя вести так, будто в прежней жизни у вас с ней было все нормально, – решительно сказала многоопытная тетя Галя. – Если девочка только делает вид, что не помнит всех этих ваших передряг, – тут надо ей подыграть. А если она действительно не помнит – тем более незачем напоминать. Она где сейчас? У себя?
– У меня. Я объяснил ей, что мне в их квартиру заявляться – выше моих сил.
– Ну вот! – сказала с чувством тетя Галя. – Ну это-то зачем? Зачем ей лишний раз напоминать про Звонарева и про эти несчастья?
Полина встретила гостей так, как накануне встретила Прокопова. В ее облике была кротость, а во взгляде угадывалось напряжение.
– Полиночка! – пропела тетя Галя.
Она излучала доброжелательность и оптимизм. Обняла девушку крепко, демонстрируя свою к ней приязнь.
– Как ты, родная?
– Нормально, – ответила Полина и улыбнулась неуверенно.
– Выглядишь не очень, – не стала кривить душой тетя Галя. – Но мы тебе хорошее настроение вернем.
Протянула было руку, чтобы потрепать Полину по волосам, но ее перехватил Прокопов.
– Там болит, – пробормотал он, досадуя на сестру за то, что она забыла.
Ведь он предупреждал ее про рану на голове Полины, пока ехали из аэропорта домой.
Тут Миха наконец приблизился. До сих пор топтался в сторонке, дожидаясь, пока взрослые исполнят все формальности. Но очень волновался, поскольку соскучился по Полине.
– Здравствуй, Полина, – сказал он и смутился. – Это тебе.
Извлек из-за спины небольшую картину в рамке, протянул Полине. На картине было синее море и корабль под алыми парусами.
