повел рукой вокруг Корнышев. – А все равно чувствую себя, будто в клетке. А там – саванна, дикая природа, звери кровожадные в ста метрах – а я опасности не ощущал и был свободен…
Корнышев осекся, увидев, как Нырков с мрачной решимостью выпил водку.
– Ну, как знаешь, – пожал плечами Корнышев. – А я все-таки за – Африку!
Тоже выпил. В одиночестве.
Нырков остервенело орудовал ножом. Проткнул котлету, та брызнула маслом. Нырков вздохнул.
– Ты не обижайся, Слава, – сказал он примирительно. – Жизнь короткая такая, бляха-муха. Как подумаешь об этом… Вот Коля Маркин. Все не идет он у меня из головы. Символично как-то получилось с ним. Вроде бы умер, оплакали его, похоронили. А он продолжал жить. Под чужим именем и даже с чужим лицом. Что-то тут восточное угадывается, мистическое. Меняешь имя, чтобы обмануть судьбу. Чтобы прожить другую жизнь. Коля попытался. А судьбу не обманул.
– Ну, это не он умер, а как бы я, – напомнил Корнышев.
– Именно что «как бы»! – сказал в сердцах Нырков.
Его чувства были понятны. Это Коля Маркин лежит в земле. По-настоящему, не «как бы».
– С ним еще девушка была, – будто вспомнил невзначай Нырков. – Мне фотографию показывали. Когда шло следствие. Красивая! Как ее звали? Ты ее тоже знал…
– Катя Ведьмакина.
– Точно! И вот она, возможно, тоже – как Коля Маркин.
Корнышев нахмурился.
– Или она спаслась? – произнес с надеждой Нырков и посмотрел вопросительно на Корнышева. – Помнишь, ты говорил Захарову…
– Это вряд ли, – вздохнул Корнышев.
Тут даже много повидавшие мужики, опытные сотрудники с прекрасной подготовкой погибали, как беспомощные котята. А юная девушка, попавшая в беспощадные жернова странной и страшной истории, густо замешанной на больших деньгах, на крови, на коварстве и предательстве – она ни на чью помощь, похоже, не могла рассчитывать. Она была обречена.
– Думаешь – погибла? – спросил Нырков.
– Следов никаких нет, – ответил с хмурым видом Корнышев.
Нырков разглядывал его исподлобья. Корнышев поднял глаза. Их взгляды встретились.
– У тебя с нею что-то было? – спросил Нырков.
– Почему спрашиваешь?
– Тебя как будто терзает что-то.
– Это чувство вины, Сереж. Я ее выманил в Россию, привез сюда. Она мне верила. А в итоге попала в переплет. Сгинула.
Нырков добавил толику сочувствия во взгляде. Похоже, выпитая водка и нахлынувшие воспоминания сделали свое дело. Корнышев созрел для откровенного разговора.
– А что там за история была? – как бы невзначай спросил Нырков. – Я ведь не в курсе.
– Эта девушка – дочь полковника Ведьмакина. Того самого, который деньги секретного президентского фонда размещал в западных банках. Он понимал, наверное, что близость к таким секретам смертельно опасна. Семью свою вывез на Кипр, дом там купил. И когда его взяли в оборот и закрыли в тюрьме, а семье объявили о том, что Ведьмакин погиб, – они в России больше ни разу не появились. Боялись. А нам они нужны были для работы. И я это сделал. Я их привез.
– Помогло?
– В смысле? – не понял Корнышев.
– Добились результата? Нашли деньги?
– Нашли.
– Ну и чего ты терзаешься? – попенял Нырков. – Работа сделана!
– А человека нет! – в тон ему ответил Корнышев.
– Она понимала, что находится в опасности, эта твоя Катя?
– Разумеется.
– Она с тобой это обсуждала? Вы говорили с нею о безопасности? О том, что она могла бы предпринять для того, чтобы остаться в живых?
– Да. Я ей сказал однажды, что про запас надо всегда держать одно-два безопасных места. Надежных стопроцентно. И это не могли быть квартиры родственников или те места, где человек когда-то работал, например. Это должно быть совершенно особенное место, сказал я ей тогда. Такое место, пребывание в котором для этого конкретного человека, вот персонально для Кати Ведьмакиной, абсолютно несвойственно. Ну, не может этот человек там оказаться. И тогда она сказала: монастырь.
– Почему монастырь?
– Я тоже у нее спросил. Она призналась мне, что не представляет себя живущей в монастыре.
– Потому что она неверующая?
– Нет, не то. Просто – не представляет.
– Она говорила о конкретной обители?
– Нет.
– То есть названия не прозвучало?
– Нет.
– Может быть, она упомянула местность? В каких краях тот монастырь?
– Кажется, она сказала, что посещала когда-то с родителями… А почему ты спрашиваешь? – насторожился Корнышев.
Он запоздало обнаружил, куда свернул их разговор.
– Если ее прятали, эту Катю Ведьмакину, – сказал Нырков. – Если она не погибла, если ей повезло и ее на самом деле спрятали – с нею ведь могли все это обсуждать. Где бы она могла укрыться? Родственники, друзья детства – это сразу отмели, это понятно. Возвращение на Кипр тоже исключили. И вот тогда – если с нею это, конечно, обсуждали – она могла называть своим опекунам тот самый монастырь. Ты, может быть, знаешь на самом деле, где она, Слава. Только не отдаешь себе в этом отчета. Ты можешь ее найти. Пока ее не нашли другие.
Нырков откинулся на спинку стула. Взгляд его был черен, темнее ночи. Корнышев стремительно трезвел.
Он наслаждался этим вечером. Он упивался дарованной свободой. Просто ужин, ничего особенного, можно расслабиться. Он думал так еще какую-то минуту назад. И вдруг что-то случилось. Действительность оказалась иной, не такой, какой она ему представлялась. Теперь он пытался сообразить, что происходит.
«Пока ее не нашли другие». Так сказал Нырков. Ему-то что за забота? Что за печаль? Он только что лил слезы по Коле Маркину. Но кратковременно. Как-то скоро они на Ведьмакину переключились. И почему-то этой девушке, которую Нырков знать не знал, он посвятил куда как больше времени, чем своему трагически погибшему другу.
«Ты знаешь, где она… Ты можешь ее найти».
А они ведь в Африку собрались. Со дня на день должны уехать. Алекс, наверное, свои ружья уже подготовил для охоты.
«Ты можешь ее найти».
Корнышев, не мигая, смотрел в глаза Ныркову. И тот взгляда не отводил. Будто оба хотели, чтобы между ними установилась телепатическая связь.
Их слушают? Нырков опасается прослушки? Он, кажется, хочет многое сказать Корнышеву. Но не говорит прямо. А произносит какие-то странные фразы. Неприятные, настораживающие речи ведет, будто хочет, чтобы Корнышев очнулся, вышел из того расслабленного состояния, в котором пребывал. Чтобы насторожился.
«Когда нас не станет, чтобы кто-нибудь тоже хоть словечком вспомнил».
Это он сигналы подает. Предупреждает об опасности.
Хмель окончательно утерял власть над Корнышевым. Окружающая темнота теперь не казалась романтичной, а вселяла тревогу.
