килограммов. Ролланд спросил, один ли я в доме. Да, сказал я, это малое бдение, и попросил открыть гроб. Он заколебался, мне пришлось объяснить, что я забыл положить туда семейные реликвии времен Гражданской войны, с которыми покойный не захотел расстаться.
Ролланд завозился с ключом над винтами и гайками, а я стоял и смотрел. Кловис выглядел как живой. Я положил ему на грудь пилотку его деда и полуистлевшее знамя семнадцатого полка. Затем Ролланд закрыл гроб и уехал.
Больше никто не появился. Около полуночи я выключил в домике свет и запер входную дверь. Набор гаечных ключей у меня был, и на то, чтобы вновь открыть гроб, ушло не более трех минут. Я вытащил легкое и сухое, как доска, тело Кловиса – мертвец оказался босым. На пару обуви трех тысяч долларов, по- видимому, не хватило. Бережно уложил его на старый диван, а в гроб поместил четыре маленьких бетонных блока и завинтил крышку.
Затем мы с Кловисом отправились в мою охотничью хижину. Он лежал на заднем сиденье, я осторожно вел машину. Объясниться в случае чего с дорожной полицией было бы довольно трудно.
За месяц до этого я купил старый морозильник и установил его на обитом с трех сторон фанерой крыльце хижины.
Едва я засунул Кловиса в камеру, как послышались чьи-то шаги. Это был Пеппер. Прокрался из лесу к хижине в два часа ночи! Я сказал ему, что час назад у нас с женой произошла грандиозная ссора, настроение у меня отвратительное, и попросил его удалиться. Не думаю, чтобы он заметил мою возню с трупом на ступеньках. Морозильник я опутал цепями, которые используют при трелевке деревьев, сверху набросил какой-то коврик, наставил старых ящиков. Поскольку где-то рядом бродил Пеппер, пришлось дожидаться рассвета. Я выбрался из хижины, приехал домой, переоделся и в десять утра уже сидел в домике Кловиса. Вскоре появился бодрый Ролланд, ему не терпелось узнать, как прошло бдение. Очень спокойно, ответил я, не испытывая особой скорби. Мы вдвоем затолкали гроб в катафалк и поехали на кладбище.
Карл слушал с закрытыми глазами, губы его слегка изогнулись в улыбке.
– Какой же ты хитроумный негодяй! – пробормотал он.
– Спасибо, Карл. В пятницу, ближе к вечеру, я отправился в хижину на все выходные. Поработал немного с бумагами, пострелял с Пеппером дичь, проведал не испытывавшего, по-видимому, никаких неудобств старину Кловиса. В воскресенье утром поднялся еще до рассвета, чтобы спрятать, где предполагалось, мотоцикл и бензин.
Потом отвез Пеппера в Джексон на автобусную станцию.
Когда стемнело, вытащил Кловиса из морозильника, усадил перед очагом, чтобы он оттаял, и часов в десять вечера устроил его в багажнике машины. А еще через час я погиб, умер.
– И никаких угрызений совести?
– А как же! Это было ужасно. Но я принял решение исчезнуть, Карл, мне пришлось найти какой-то выход. Убить кого-то я не мог, однако требовался чей-то труп. То, что я делал, имело смысл.
– Логично.
– Когда умер Кловис, надо было трогаться в путь и мне.
В общем, повезло. Сколько раз все могло пойти прахом!
– Твое везение еще не закончилось.
– Пока.
Карл взглянул на часы и взял очередную клешню.
– Что из этого я могу рассказать Трасселу?
– Все, кроме имени Кловиса. Прибережем его до поры.
Глава 40
Патрик расположился в самом конце стола, поверхность которого перед ним была пуста. Зато адвокат, сидевший справа, вооружился для предстоявшей битвы двумя папками с документами и стопкой блокнотов. Слева устроился Т.Д. Пэрриш с тонкой записной книжкой и громоздким магнитофоном, который Патрик снисходительно позволил использовать для записи. Никаких помощников или секретарш, однако, поскольку каждому уважающему себя юристу требуется документальное подтверждение показаний, все сошлись на том, что магнитофонная лента их устроит.
После того как обвинения федеральных властей рассеялись в воздухе, задача рассчитаться с Патриком за содеянное легла на плечи штата. Пэрриш ощущал всю полноту переложенной на него ответственности. Феды спихнули с себя ответчика для того, чтобы расправиться с сенатором. Однако у Патрика еще имелись в запасе неожиданные ходы, и уж тут Пэрриш был полностью в его власти.
– Умышленное убийство можете выбросить из головы, Терри, – сказал Патрик. Пэрриша так звал почти каждый, однако подобная фамильярность ответчика, едва знакомого с прокурором, пожалуй, несколько резала слух. – Я никого не убивал.
– Кто сгорел в машине?
– Человек, умерший за четыре дня до этого.
– Мы его знаем?
– Нет. Никому не известный старик.
– От чего он умер?
– От бремени прожитых лет.
– Где?
– Здесь, в Миссисипи.
Пэрриш задумчиво чертил в записной книжке квадратики. С поражением фэбээровцев дверь осталась распахнутой настежь. Патрик вот-вот выйдет через нее без всяких оков или наручников. Казалось, теперь ничто уже его не остановит.
– Значит, вы сожгли труп?
– Истинная правда.
– Что говорит по этому поводу закон?
Сэнди подтолкнул Пэрришу лист бумаги. Тот быстро пробежал глазами написанное.
– Извините. Не могу сказать, что сталкиваюсь с такими вещами ежедневно.
– Тем не менее это все, что у вас есть, Терри, – бросил Патрик с уверенностью человека, спланировавшего свои действия годы назад.
Прокурор был убежден в его правоте, но где на свете найдется юрист, которого легко сломать одной фразой?
– Это пахнет годом тюрьмы, – сказал он. – Год в Парчмэне пойдет вам на пользу.
– Очень может быть, но в Парчмэн я не поеду.
– А куда вы намереваетесь отправиться?
– Куда-нибудь еще. С билетом первого класса в кармане.
– Не торопитесь. У нас есть мертвое тело.
– Нет, Терри, у вас нет мертвого тела. Вы не имеете ни малейшего представления о том, кто был кремирован, а я не скажу вам этого до тех пор, пока мы не заключим сделку.
– Что за сделка?
– Откажитесь от обвинений. Выбросьте их из головы.
Мы просто разойдемся по домам.
– Великолепно! Ловят грабителя банка, он возвращает деньги, мы снимаем с него обвинения и машем на прощание ручкой. Неплохой козырь для четырех сотен ответчиков, с которыми на сегодняшний день я имею дело! Уверен, их адвокаты всё поймут правильно.
– Меня абсолютно не интересуют эти четыре сотни ответчиков, как, собственно, и я их. Мы говорим о конкретном судебном процессе, Терри, а в нем каждый за себя.
– Но далеко не о каждом кричат все газеты.
– Ага, понял. Вас беспокоит пресса. Когда у вас перевыборы? В следующем году?
– Я лишен какой бы то ни было предвзятости. Пресса меня нисколько не волнует.
– Как бы не так. Вы – официальное лицо, и беспокоиться о прессе – ваша обязанность. Именно поэтому вы должны снять с меня обвинения. Выиграть вам не дано.
Переживаете по поводу первых страниц? Тогда представьте на них собственную фотографию – после
