тем лучше.
— Хорошо. Я не очень-то занят после обеда. Сегодня у нас пятница.
— Если можно, чуть позже.
— Скажем, в четыре?
— Отлично. — Маккитрик заметил, что из кухни в зал вышел Клод. — Встретимся в четыре.
— Так, парень! — заорал на него Клод. — Время твое вышло. Плати и можешь быть свободен.
Джейк и Эткавэйдж покончили с едой через пятнадцать минут и сидели, дожидаясь потока брани со стороны Клода. Они облизывали пальцы, вытирали губы и щеки и обменивались замечаниями относительно нежности свиных ребрышек.
— Этот процесс сделает тебя знаменитостью, не так ли? — поинтересовался Эткавэйдж.
— Надеюсь. Заработаю я на нем, во всяком случае, немного.
— В самом деле, Джейк, ведь он поможет в твоей практике?
— Если я выиграю дело, то клиентов у меня будет больше, чем я смогу обслужить. Конечно, поможет. Тогда я смогу выбирать дела сам, смогу выбирать себе клиентов.
— А что это будет значить в финансовом плане?
— Не имею представления. Сейчас нельзя еще сказать, кого или что именно сможет привлечь моя возможная известность. Просто у меня будет больше дел, из которых что-то можно выбрать, значит, и денег должно быть больше. Я смогу не думать о том, что перерабатываю.
— Само собой, об этом тебе не придется беспокоиться.
— Видишь ли, Стэн, не такие уж мы, юристы, и богачи. Теперь этот диплом уже не то, что раньше, — уж слишком много нас стало. Четырнадцать человек в таком маленьком городке, как наш. Даже здесь, в Клэнтоне, конкуренция достаточно сильна — хороших дел мало, а юристов много. В больших же городах еще хуже, и все большее число выпускников юридических колледжей не могут найти себе работу. Ко мне в год приходит человек десять в поисках места. Крупная фирма в Мемфисе несколько месяцев назад уволила группу юристов — ты когда-нибудь о таком слышал? Как на какой-то фабричке. Их просто выставили за дверь. Думаю, им не осталось ничего иного, как только идти на биржу вместе с безработными и стоять там в очереди за каким-нибудь бульдозеристом. Теперь дошла очередь до юристов — не секретарши, не водители грузовиков, а юристы!
— Прости меня за неудачный вопрос.
— Как я могу не думать о том, что слишком перерабатываю? Это дает мне четыре тысячи в месяц, а ведь я практикую один. В общей сложности это пятьдесят тысяч в год, и мне редко удается что-либо отложить. Несколько месяцев все идет более или менее ровно, потом поток клиентов редеет. Каждый месяц все по-разному. Я даже не решаюсь прикинуть, сколько заработаю в следующем месяце. Поэтому дело Хейли так для меня важно. Другого такого никогда не будет. Это вершина. Я могу до конца жизни работать, и никогда больше репортер из «Нью-Йорк таймс» не оторвет меня от обеда, чтобы договориться об интервью. Если я выиграю это дело, я стану самым известным юристом в штате. Вот тогда-то я смогу забыть о переработках.
— А если ты проиграешь?
На мгновение Джейк замолчал, оглядывая зал в поисках Клода.
— Известность появится вне зависимости от исхода дела. Выиграю я или проиграю, процесс пойдет на пользу моей практике. Но проиграть будет очень обидно. Каждый юрист округа втайне надеется, что у меня ничего не выгорит. Всем хочется, чтобы Хейли осудили. Они слишком ревнивы, они боятся, что в случае удачи я уведу у них их клиентуру. Все юристы ужасно ревнивы.
— И ты тоже?
— Конечно. Возьми, к примеру, фирму Салливана. Я презираю в ней каждого, но в какой-то мере я и к ним испытываю ту же ревность. Мне бы хотелось иметь кое-кого из их клиентов, вести некоторые их дела, чувствовать себя так же уверенно, как и они. Они хорошо знают, что в конце каждого месяца их ждет чек на приличную сумму, это им почти гарантировано, а к Рождеству каждому вручают еще и конверт с премией. Они представляют интересы старых, надежных клиентов. Я не отказался бы для разнообразия получать какое-то время такое же удовольствие. Что же касается меня, то я защищаю всяких алкоголиков, убийц, супругов, калечащих друг друга, каких-то страдальцев, у которых нет или почти нет денег. И я никогда не знаю, сколько таких клиентов войдут в мой кабинет через месяц.
— Постой-ка, Джейк, — перебил его Эткавэйдж. — Я бы с удовольствием продолжил разговор, но Клод только что посмотрел на часы, а затем перевел свой взгляд на нас. Боюсь, наши двадцать минут уже истекли.
В счете Джейка сумма, подлежащая оплате, была на семьдесят один цент больше, чем у Эткавэйджа, а поскольку их заказы были совершенно одинаковы, у Клода потребовали объяснений.
— Ничего странного, — ответил тот, — ведь у Джейка в тарелке было на одно ребрышко больше.
Маккитрик, выглядевший весьма представительно, оказался к тому же и пунктуальным, дотошным и напористым. В Клэнтоне он появился в среду, чтобы изучить и описать случай, который в настоящее время представлялся каждому как самое громкое убийство в стране. Он уже говорил с Оззи и Моссом, и оба посоветовали ему побеседовать с Джейком. Он общался с Буллардом — сквозь закрытую дверь его кабинета, — и судья рекомендовал ему то же. Он взял интервью у Гвен и Лестера, однако ему не разрешили увидеться с девочкой. Он толковал с постоянными посетителями кафе и чайной, с завсегдатаями расположенных у озера баров Хью и Энн. Имел место и разговор с бывшей женой Уилларда, а вот миссис Кобб отказалась принять репортера: она устала от журналистов. Кто-то из братьев Билли Рэя вызвался дать интервью за вознаграждение, но тут уж отказался Маккитрик. Он съездил на фабрику, чтобы встретиться с коллегами Хейли, он побывал в Смитфилде, чтобы задать несколько вопросов окружному прокурору. Роджер планировал провести в городе еще несколько дней, а потом подъехать на суд.
Родом Маккитрик был из Техаса и сохранил за собой привычку, когда ситуация позволяла, медленно растягивать слова — это производило впечатление на местных, развязывало им языки. Напевность речи выделяла его из абсолютного большинства других представителей средств массовой информации, которые придерживались четкого, выверенного произношения современного американского языка.
— Что это такое? — спросил Маккитрик, указывая на середину стола, за которым сидел Джейк.
— Магнитофон, — последовал ответ Джейка.
Маккитрик поставил свой собственный репортерский магнитофон на стол и посмотрел на Джейка:
— Могу я узнать: для чего он вам?
— Конечно, можете. Это мой кабинет, мое интервью, и если я хочу записать его на пленку, то сделаю это.
— Вы ожидаете каких-либо неприятностей?
— Я стараюсь предупредить их. Очень неприятно, когда твои слова перевирают.
— Это не мое амплуа.
— Тем лучше. Значит, вы не станете возражать против того, чтобы каждый из нас воспользовался своим магнитофоном.
— Вы не доверяете мне, мистер Брайгенс?
— Не доверяю, черт побери. Кстати, меня зовут Джейк.
— Почему вы мне не доверяете?
— Потому что вы репортер, вы из нью-йоркской газеты, вы приехали сюда в поисках сенсации, и, если вы и на самом деле тот, за кого себя выдаете, из-под вашего пера выйдет напичканная фактами статейка, пронизанная морализаторским духом, а все мы будем выглядеть невежественными чурбанами- расистами.
— Вы ошибаетесь. Прежде всего я из Техаса.
— А газета ваша нью-йоркская.
— Сам я считаю себя южанином.
— Давно вы уехали с Юга?
— Около двадцати лет.
Джейк улыбнулся и покачал головой, как бы говоря: это — слишком долгое время.
