— Да, сэр.
— Если белое жюри оправдает тебя за убийство двух белых мужчин, то этот факт сослужит чернокожему населению Миссисипи такую службу, сравниться с которой сможет лишь процесс десегрегации наших школ. И даже не для Миссисипи — для всей страны. О твоем деле известно всем, за ним наблюдает великое множество людей.
— Я сделал только то, что должен был сделать.
— Совершенно верно. Ты сделал то, что считал правильным. И это было правильно; пусть даже жестоко и некрасиво, зато правильно. В этом уверено большинство черных и белых, можешь мне поверить. Но отнесутся ли к тебе так же, как к белому? Вот в чем проблема.
— Что, если меня признают виновным?
— Признание тебя виновным — это все равно что пощечина всем нам. Это явится символом глубоко укоренившегося расизма, старых предрассудков, старой ненависти. Это будет катастрофа. Тебя не должны признать виновным.
— Я делаю все, что от меня зависит.
— Так ли это? Давай-ка поговорим о твоем адвокате, если мне будет это позволено.
Карл Ли кивнул.
— Ты виделся с ним?
— Нет. — Карл Ли опустил голову, потер глаза. — А вы?
— Да, виделся.
— Виделись? Когда?
— В шестьдесят восьмом, в Мемфисе. Я был там вместе с доктором Кингом. В то время Маршафски и некоторые другие адвокаты представляли интересы городских рабочих-мусорщиков, объявивших забастовку. Маршафски попросил доктора Кинга покинуть город, так как он якобы, по заявлению самого Маршафски, раздражал белое население, провоцировал черное и всячески мешал ходу переговоров противоборствующих сторон. Вел адвокат себя вызывающе нагло. Он даже обрушился на доктора Кинга с бранью, но без свидетелей, конечно. Мы тогда решили, что он предает рабочих и получает тайком за это деньги от городских властей. Думаю, что мы не ошибались.
Карл Ли глубоко дышал и кончиками пальцев потирал виски.
— Я проследил его карьеру, — продолжал между тем его гость. — Он сделал себе имя, защищая гангстеров, воров и убийц. Некоторых ему действительно удается увести от ответственности, но все его клиенты всегда виновны. Достаточно знать, что перед тобой его подзащитный, как тут же становится ясно: он виновен. Вот это меня и волнует больше всего. Боюсь, тебя признают виновным просто из-за такой вот ассоциации.
Плечи Карла Ли поникли, локтями он уперся в колени.
— Кто просил вас прийти сюда? — мягко спросил он.
— У меня был разговор с одним из старых друзей.
— С кем?
— Просто с другом, сын мой. Его тоже беспокоит твоя участь. Как, впрочем, и всех нас.
— Но он лучший адвокат Мемфиса.
— Здесь же не Мемфис, не правда ли?
— Он специалист по уголовному праву.
— Вполне возможно, ведь он и сам — преступник.
Карл Ли резко поднялся, пересек кабинет, остановился, повернувшись спиной к старому священнику.
— Я не должен ничего ему платить. Он не стоит мне ни цента.
— Когда смотришь в лицо смерти, сынок, не время говорить о деньгах.
Текли минуты. Оба молчали. Наконец преподобный отец с трудом поднялся с дивана, тяжело опираясь на палку.
— Я сказал достаточно. Мне пора. Желаю удачи, Карл Ли.
Карл Ли пожал протянутую руку.
— Спасибо всем за заботу и вам — за ваш приход сюда.
— Вот что я тебе скажу, сынок. Выиграть твое дело будет довольно трудно. Так не стоит еще туже затягивать петлю на своей шее с помощью таких скользких типов, как Маршафски.
Лестер выехал из Чикаго почти в полночь пятницы. В одиночестве, как обычно, он гнал машину на юг. Несколькими часами раньше его жена отправилась к заливу Грин-Бэй, чтобы провести уик-энд в семье родителей. Лестеру Грин-Бэй нравился еще меньше, чем ей Миссисипи, и до сих пор ни одному из них и в голову не приходило поехать и познакомиться с семьей другого. Они были неплохими людьми, эти шведы, они бы, пожалуй, отнеслись к нему, Лестеру, как к члену семьи, если бы он им это позволил. И все-таки они были другими — они были белыми, в этом-то все и заключалось. Лестер рос на Юге в окружения белых, и уж он знал о них все. Он не любил их, и ему были не по вкусу те чувства, которые они могли испытывать к нему, но, во всяком случае, этих южных белых он знал. Что же касалось северян, особенно этих самых шведов, то они были какими-то другими. Их привычки, речь, еда — почти все было для него чуждым; никогда в их присутствии он не чувствовал себя нормально.
Развода, по-видимому, не миновать, еще и год не успеет кончиться. Он был чернокожим, а старший брат его жены в начале семидесятых тоже женился на негритянке, чем привлек к себе всеобщее внимание. Лестер имел кое-какие причуды, и жена уже начинала уставать от него. К счастью, у них не было детей. Он подозревал, что у нее кто-то есть, но кое-кто был и у него самого: Айрис обещала выйти за него и переехать в Чикаго, как только она отделается от своего Генри.
После полуночи обе стороны автострады № 57 выглядели одинаково: разбросанные тут и там огоньки аккуратных небольших ферм, время от времени какой-нибудь крупный город — Шампэйн или Эффингэм. Лестер работал и жил на Севере, но Север так и не стал ему домом. Дом для Лестера был там, где жила его мать, дом был в Миссисипи, хотя никогда не вернуться ему туда.
Слишком уж жизнь дома беспросветна и бедна. Против расизма он в общем-то ничего не имел — в конце концов, расизм был теперь не так страшен, как когда-то прежде, и Лестер уже привык к нему. Расизм останется в этих местах навсегда, просто с течением времени он будет становиться менее заметным. Как и раньше, все находится в руках у белых. Перемен, похоже, тут не предвидится. Что его волновало больше всего, так это полнейшее невежество и бьющая в глаза нищета значительной части чернокожего населения: запущенные, покосившиеся дома, высокий уровень смертности новорожденных, отчаяние безработных, одинокие матери с вечно голодными ребятишками. Все это наполняло душу невыносимой тоской, невыносимой настолько, что, подобно тысячам других, Лестер бежал из Миссисипи на Север в поисках работы, любой прилично оплачиваемой работы, которая притупила бы ноющую боль нищеты.
Теперешнее его возвращение в Миссисипи заставляло Лестера испытывать радость и боль одновременно. Радость от предвкушения встречи с семьей, боль — от того, что он вновь увидит их бедность. Но и в местной жизни случались иногда полосы счастья. У Карла Ли была неплохая работа, чистенький домик, аккуратно одетые детишки. Он представлял собой редкое исключение. И вот теперь все это хрупкое счастье оказалось под угрозой из-за двух пьяных белых подонков, из-за двух отбросов этого белого мусора. В этом мире никчемности чернокожих можно было найти хоть какое-то оправдание, но вот для белого человека в мире, который он сам для себя создал, никаких оправданий быть не может. Слава Господу, оба они уже мертвы. Лестер испытал прилив гордости за своего старшего брата.
Через шесть часов после того, как он выехал из Чикаго, над Миссисипи начало восходить солнце. Лестер пересек реку у Кейро. Двумя часами позже ему пришлось проделать это еще раз, но уже в Мемфисе. Теперь он гнал машину на юго-восток штата. Не прошло и часа, как его «кадиллак» описал круг по центральной площади Клэнтона. Лестер не спал уже больше двадцати часов.
— Карл Ли, к тебе посетитель, — проговорил Оззи сквозь забранное металлическими прутьями решетки окошко в двери.
— Я ничуть не удивлен. Кто это?
— Ступай за мной. Думаю, лучше вам посидеть у меня в кабинете. Вам может понадобиться
