Обыденность трагедии. Норма. От которой хочется зажмуриться. Как объяснить это детям, которые у нас, возможно, еще будут? Как и почему мы такое допустили? Дети ведь спросят. Небритый дядя в арктическом снаряжении, отобранном у муниципального десантника, конвоирует пленного. Пленного истратят на эксперименты, тот же Мишка Морозов в изолированном боксе опробует на нем нововыведенный штамм какой-нибудь дряни. Пленный умрет или не умрет. Если умрет, той же дрянью заразят добровольца и попытаются вылечить. Доброволец умрет или не умрет. Тут все ясно. Но давайте попробуем, давайте поднатужимся и честно ответим на простой вопрос: как получилось, что мы, такое устойчивое, напористое, умелое, такое уверенное в своих неиссякаемых возможностях и вместе с тем вроде бы достаточно осторожное, вперед-назад-и-по-сторонам-смотрящее человечество, как мы довели себя до состояния, при котором лютая борьба за выживание обыденна, а проигрыш начальной фазы борьбы очевиден? Как же вы не заметили, спросят дети. У нас спросят. И с нас спросят. Отвести глаза? Ну, нет. Разумеется, мы начнем выкручиваться и врать, что сделали все от нас зависящее, а если бы сверху на нас не давили страшной каменной тяжестью несколько твердолобых или корыстных дураков (которых мы сами же и взгромоздили себе на шею, но об этом мы распространяться не будем), то сделали бы гораздо больше, и, обидившись, заявим, что нехорошо так разговаривать с отцами, прожившими несладкую жизнь — сам бы попробовал, сопляк! — по вине тех, кто жил прежде нас и не принял мер, — ведь старт ползучему обесчеловечению, превратившемуся ныне в обвальное, был дан не при нас, а значительно раньше, так что ваши отцы не повинны ни в чем и ни перед кем — уяснил, щенок? Марш к амбразуре! Проверь пулемет и гляди в оба! Кто же виноват? — спросят с громадным детским недоумением, готовые верить любому ответу. И мы, конечно, придумаем канонические ответы на любые детские вопросы, потому что ничего другого нам не останется… Ох, как мы придумаем!
Держитесь, дети.
И верьте.
Если человек в здравом уме носит на плечах китель с чужого плеча и со знаками различия, нанесенными прямо на ткань через трафарет, это еще не обязательно выдает в нем размороженного участника Ледового похода. Гораздо вероятнее то, что этот человек намеревался прожить свою жизнь как- то иначе. И если у него нет руки и половины скальпа, а фальцет ровен и начисто лишен интонаций, сразу же наводя на мысль об искусственных голосовых связках, можно сколько угодно думать, что командующий имел несчастье родиться с хромосомными дефектами. Но куда ближе к истине будет гипотеза о сугубом преобладании внешних факторов.
— …Кроме того, дубоцефалы, — сказал командующий. — Я имею в виду неотмобилизованных — да- да, прежде всего я намерен поднять именно этот вопрос, и чем скорее мы его решим, тем лучше. Что с ними делать? Их сейчас в городе тысяч двести. То, что тянуть с ними дальше нельзя, ясно даже идиоту. От ответа на вопрос прошу не уходить. Мне нужно, чтобы Экспертный Совет дал наконец хоть какие-то рекомендации, и самое главное: продолжать их все-таки кормить или нет?
— Не знаю, — сказал я.
— То есть, как так не знаете? Кто же еще должен знать? Вопрос, по-моему, поставлен предельно ясно: либо мы продолжаем ежедневные раздачи и через три недели остаемся без крошки продовольствия — наши ресурсы вовсе не безграничны, — либо надо объявлять о том, что дубоцефалов мы кормить не будем. Так?
— Не обязательно, — заметил Сашка.
— Что не обязательно?
— Не обязательно объявлять.
— Ну да…— Командующий встал и с ожесточением поскреб в бороде. — Верно, не обязательно. Да сидите вы — повскакали!.. Допустим, мы кормим только тех, кого используем… м-м… на какое время хватит наших ресурсов при этом условии? Надеюсь, хотя бы это у вас просчитано?
— Конечно, — я пожал плечами. — В предположении о неизменной динамике потерь и о том, что мы не дадим разграбить контролируемые нами склады, — месяца на два. Точнее сказать трудно. При удачном стечении обстоятельств, может быть, на десять недель.
— Это предел?
— Да.
— Насколько я понимаю, — командующий прошелся по комнате, — упомянутое удачное стечение обстоятельств — не что иное, как просто-напросто большие потери?
Я покосился на Сашку. Тот сидел молча, положив перед собою на стол свой шлем, и тихонько барабанил по нему пальцами.
— Да.
— Подвоз?
— Капля в море, — сказал я. — А скоро и ее не будет.
Командующий подошел к окну. Мне не было видно, но я знал, на что он смотрит сквозь три слоя оконного стекла: утренняя очередь к коптящему по ту сторону колючего вала гигантскому крытому грузовику, из кузова которого в тянущиеся руки сбрасывали тощие пакеты, двигалась уже четвертый час и все никак не могла иссякнуть. Без арктического снаряжения люди, напялившие на себя все, что только возможно, были похожи на огромные тряпичные комья, медленно и неуклюже переступающие толстыми ногами. Ветер трепал выдыхаемый пар и гнал его вдоль улицы. Хвост очереди сворачивал за угол.
— Вот, — сказал командующий. — Полюбуйтесь! Две трети нашего продовольствия уходит на прокорм общественных иждивенцев без всякой пользы для дела. Семьдесят тонн ежедневно. Давать меньше в такие холода все равно, что не давать совсем. Причем среди них уже имеются секты опасной направленности, даже пацифистские, существует какой-то Хидырь-Спасение, которого мы никак не можем поймать… Я уже не говорю о вульгарной преступности. Ладно, допустим. Еду они получают. Нашу еду. Вывезти их некуда. Может ли кто-нибудь дать дельный совет, как их использовать?
— Нет, — сказал Сашка.
Командующий повернулся ко мне.
— Вы как думаете?
— Небольшое количество использовать можно, — возразил я. — Отбирать здоровых и тех, кто потолковее, обучать и держать пока в резерве. Сейчас пополнять дубоцефалами отряды нет смысла: некоторые из них уже состоят из дубоцефалов на шестьдесят-семьдесят процентов. Экспертный Совет держится мнения, что при превышении этой величины они перестанут быть управляемыми. Кроме того, дубоцефалы более или менее пригодны только для оборонительных боев — штурмовые группы из них не скомплектуешь. Но так как потери среди них больше, чем среди нормальных людей, резерв в четыре-пять тысяч дубоцефалов будет полезен.
— Четыре-пять тысяч, — раздумчиво сказал командующий. — Это уже хорошо. Остальных куда? Может быть, на снег? В санитары, наконец? В другие какие-нибудь службы? Что у нас есть еще?
— Подразделения по борьбе со снегом в пополнении не нуждаются, — ответил я. — Санитаров нам на сегодняшний день хватает. В остальных службах либо комплект, либо бардак. Кое-где численность надо сокращать, а не увеличивать.
— Где, например?
— Например, при штабе.
Наглый ответ был пропущен мимо ушей. Командующий сел в кресло и пощипал себя за бороду.
— Допустим, с завтрашнего дня мы прекращаем раздачу иждивенческих пайков дубоцефалам, — сказал он. — Конкретно: чем это нам грозит? Вопрос о нравственных муках прошу не поднимать.
— У нас это просчитано, — объяснил я. — Собственно, Экспертный Совет просчитал только вероятные сроки событий, а качественно картина и без того предельно ясна. Не позднее чем через пять дней можно ожидать первых серьезных волнений, на которые нам придется обратить внимание. Мелкие неприятности начнутся уже на второй день — они начались бы еще раньше, но холод будет держать людей преимущественно по домам…
— Дубоцефалов! — раздраженно перебил командующий. Странно было видеть раздражение на его
