хорошо, если только измордуют до кровавых соплей, а то ведь спустят с жертвы штаны и раздавят тестикулы, дабы эксменской сволочи неповадно было походить на производителя. Я видел результаты такой обработки – зрелище то еще. Да кто их не видел!..
Ударить женщину, хотя бы и отбиваясь, – преступление, а звать полицию почти бесполезно. Если патруль все же окажется поблизости и вмешается – бывают чудеса, – или из-за ближайшего угла вывернет компания эксменов, готовая вступиться за бедолагу, – юницы с хлопками исчезают в разные стороны,, диффундируя сквозь стены. Поди догони. Да только три года назад я диффундировал сам, не дожидаясь удара цепью. Неужели меня пасут еще с тех пор?..
Тогда почему за мной пришли только сейчас? Что изменилось, что заставило их форсировать события, имея в активе лишь подозрение?
Конечно, меня должны были взять еще там, в комплексе. По правде говоря, мои шансы уйти были ничтожны… а вот ушел. Выгадал несколько часов личной свободы – а что дальше? Пробираться вон из цивилизации, в тайгу, в горы, в малодоступные медвежьи углы, где, как говорят, еще живут натуральным хозяйством крошечные патриархальные общины, не приемлющие Путь Обновления, отгородившиеся от остального мира? Оттуда не выдадут – но ведь федералы, не поймав меня в течение нескольких дней, методично и планомерно перетрясут все труднодоступные убежища, на которые из-за их ничтожности власть пока не обращает внимания! И сам не спасусь, и других подставлю. Нет уж, хватит подстав…
Да и не удастся мне туда добраться, не о чем и говорить.
Что же делать? Приди, Вероника, вразуми загнанного зверя… он без тебя с ума сойдет. Приди и утешь, мне страшно.
Не идет. Может быть, разговор поможет успокоиться?
– Как тебя зовут? – вполголоса спрашиваю я пленницу, затем, спохватившись, вынимаю вату из ее ушей и повторяю вопрос. Я почти уверен, что ответом мне будет презрительное молчание, но, к своему удивлению, ошибаюсь.
– Не «тебя», убогий. «Вас».
– Тебе не стоит меня раздражать, – говорю я задумчиво. – Сейчас я твой хозяин, а не наоборот… пусть ненадолго. Как ты уже слышала, я по природе не убийца и не насильник, но не надо делать из этого далеко идущие выводы. Терять мне нечего, а вот с тобой случилась неприятность. Если хочешь благополучно выбраться из нее – не заставляй меня нервничать. Твое имя?
Запинка – и с натугой произнесенное:
– Иоланта.
– Так где же твоя подружка, Иоланта?
Молчание. Она и вправду умна, какой ей смысл отвечать на мои шпильки? В спальне одна кровать, узкая и неудобная для лесбийских забав, домашние тапочки – одни. Коробка из-под женского сексатора небрежно задвинута в угол. Только глупый не поймет, что никакой подружки нет, эта блондинка занимает коттедж одна. Более того, к ней нечасто ходят гости.
Одинокая. Пожалуй, ей под тридцать, а значит, по закону, она уже должна иметь хотя бы одного ребенка. Разве что редчайший неизлечимый случай бесплодия?.. Нет, вряд ли. Это нонсенс. Скорее всего ей не повезло: родила мальчика и, естественно, сдала его в питомник. Или даже двух мальчиков. По тому же закону, коррекция пола будущего плода при искусственном осеменении производится лишь после трех неудачных попыток, завершившихся вынашиванием и рождением эксменов…
Ну да. Илоты совершенно необходимы, пусть и отвратительны большинству людей. Они грубы и невежественны, склонны к мужеложству и многим иным порокам, от них дурно пахнет, они всегда готовы на пакость и предательство, им нельзя доверять. Нечего и говорить о том, что им неведомы тончайшие движения человеческой души, сравнимой с едва заметным дуновением утреннего ветерка или игрой световых пятен на опавшей листве, те движения души, что рождают художников и поэтов, – нет, этого им не постичь никогда. Илоты годятся лишь для выполнения грубой, грязной, скучной работы, и, к сожалению, лучшие из них необходимы как доноры семени, чтобы потомство рождалось здоровым. Увы, абсолютное совершенство недостижимо: животные атавизмы в психике некоторых настоящих людей, не всегда успешно корректирующиеся воспитанием, до сих пор приводят к извращениям в половом поведении: от натужно допустимых – пользоваться сексатором в виде механического самца до однозначно караемых – вступать в связь с эксменом, преступно возвышая его до ранга мужчины и опуская человека на уровень самки.
Судя по задвинутой в угол коробке, моя пленница пользуется сексатором наипростейшей модели. Я даже готов поручиться, что у нее отведены на секс специальные часы, как на гимнастику, – почему бы нет? Это характеризует ее с самой лучшей стороны. Что может быть достойнее, чем деловито отдать дань природе ради душевного спокойствия и здоровья, не возводя удовлетворение примитивных потребностей в ранг цели жизни?
Почему-то мне кажется, что ЭТА легко отдала своих детей, не позволив атавистическим материнским инстинктам взять верх над разумом. Быть настоящим человеком не так-то просто, хотя это умение воспитывается с детства и всячески культивируется. Иоланта справилась. Человек может растить и воспитывать только человека, не эксмена. Настоящий человек не сумеет воспитать настоящего раба. Та далекая женщина, от которой исходили доброта и тепло, – моя мать – сильно рисковала собой и мною, попытавшись скрыть сына от общества. Будь я постарше, меня, вероятно, ликвидировали бы как принципиально неисправимого, как ненужный уродливый бугор на снивелированной и отшлифованной плоскости…
А на стенах комнаты – акварельки в простеньких рамках и даже вовсе без рамок, на кнопках. Пейзажики. Лес. Солнечная лужайка. Дождь над морским заливом. Я не знаток живописи, но, по-моему, исполнено посредственно. Так и должно быть: по статистике, половина людей занимается каким-либо искусством, а природа скупа на раздачу талантов, слабо ей вдохнуть искру аж в шесть миллиардов человек.
– Где ты служишь? – продолжаю я допрос пленницы. Не исключено, что она нигде не служит, а живет на ренту, развлекаясь малеванием акварелек. Но она отвечает:
– В Департаменте юстиции.
– Мужской или женской?
– Человеческой.
Каков вопрос, таков ответ. Знай свое место, эксмен!
– Кем?
– Секретарем уголовного суда.
Что ж, очень может быть. Достаточный, но не чрезмерный комфорт жилища, пожалуй, это подтверждает, равно как и ухоженный личный мобиль сравнительно новой модели, а главное, работающий на бензино-метаноловой смеси – не городской электродрандулет, ежедневно нуждающийся в подзарядке на техстанции.
Секретарь уголовного суда… Интересно, какие такие дела разбираются в том суде? Какие социальные язвы разъедают сытый и самоуспокоенный мир спартиатов? Неужели те же самые, вечные и неискоренимые: оскорбление общественной морали, уклонение от налогов, хулиганство, воровство, грабежи, убийства и так далее? Да, наверное. Вплоть до сознательного вредительства, частого в мире илотов и, вероятно, очень редкого, но все же иногда случающегося в мире их хозяев…
Наверное, дело моей матери тоже разбиралось в уголовном суде, и попытка скрыть сына-эксмена от общества была квалифицирована как кража…
Впрочем, что я понимаю в человеческих законах? Зачем мне они?
– Ты умеешь телепортировать от рождения? – Любопытство пленницы берет верх над оскорбленной гордостью.
– Ты думала, это сказки?
– В большом мире больше исключений, – изрекает она. – Ты не подвергался транссексуальной операции?
Я фыркаю:
– Моя игрек-хромосома при мне. Кто возьмется сделать запрещенную операцию? И какая дура захочет стать эксменом? Проще выправить нарушенный гормональный баланс.
– Первоматерь! – удивляется пленница. – Ты и такие слова знаешь?
