убрать в карман рюкзака. Потом спросил: — Может, и ты поспишь? Хочешь небось спать? — Нет. — Девчонка замотала рыжей головой. — Уверена? — А то!
Фома не поверил. Путь через пески тяжел для любого новичка, а сон — лучший отдых. Обыкновенный сон без расчета выспать что-либо полезное, ибо все необходимое уже выспано. Тут иное: нежелание пускать постороннего в свои материализующиеся сны. Что может сниться семнадцатилетней девчонке? Чепуха какая-нибудь интимного свойства, для чужих глаз не предназначенная..
Что ж, снисхождения в виде дополнительных привалов не проси.
— Переоденься, — приказал он, бросив девчонке свежевыспанный комбинезон и новые кроссовки. Отвернувшись, насвистывал сквозь зубы. — Ну как, впору?
— Погоди... Да, нормально вроде.
— Юбку свою брось, не пригодится. Готова? — Туго набитый рюкзак он взгромоздил на плечи, а карабин повесил на шею. — Держись за мной. Идем как раньше. Никаких разговоров. Никакой самодеятельности. Если я поднял руку — ты замерла на месте. Команды выполнять беспрекословно и быстро. Иначе я ни за что не ручаюсь. Поняла?
— Поняла, — ответила Оксана. — Один вопрос: куда мы идем?
— На восток, — пробурчал через плечо Фома. — На западе я уже был.
То ли девчонка была не так глупа, как казалось, то ли на нее подействовал серьезный тон, то ли память о зыбучем песке отбила охоту своевольничать, но факт остался фактом: за последующие три часа Оксана не произнесла ни одного слова.
Фома только радовался. Потом он натер шею ремнем карабина и пожалел, что не выспал более современное оружие для дальнего боя — поудобнее и полегче. Хотя что выспалось, то выспалось, и нечего зря пенять на постороннего дядю. Твои сны — только твои проблемы. Ишь — неудобным показался карабин полувековой давности! А фузею не хочешь, умник? А пищаль с фитилем? И уж совсем интересно: что бы ты делал с «Большой Бертой»?
Завеса корчилась, умирая. Вся она горела неестественно яркими радужными сполохами, в ней открывались и тут же захлопывались сквозные бреши, она была похожа на страдающее живое существо, одолеваемое смертельным недугом, но отчаянно борющееся за жизнь в нестерпимом страхе перед уходом в небытие. Между ней и танцующим песком оставалась свободная и безопасная с виду полоса. Еще недавно Фома, Николай и безумный Автандил прошли по ней — не без проблем, но ведь прошли же! Теперь Фома покачал головой и объявил привал. Вряд ли гибнущая завеса умудрилась передвинуться, совершив невозможное, — скорее увеличилось поле танцующего песка.
Оксана будто и не устала — стояла с открытым ртом. Не всякий день хуторянину удается видеть то, что нетривиально и для феодала. Хотя, переводя взгляд с корчащейся радужной стены на кипящий и плюющийся, как каша, песок, она, разумеется, не знала, что тривиально, а что нет.
Фома свинтил колпачок с фляжки, сделал маленький глоток. Помедлил, посмаковал и сделал еще один. Пить хотелось, но в меру. Основные запасы воды в пластиковых бутылках хранились в недрах рюкзака.
— Много не пей, — предупредил он, протянув фляжку Оксане. — Два-три глотка — и хватит. Лучше чаще, но понемногу.
Оксана молча послушалась. Фома хорошо видел, как ей хочется пить: дай волю — выхлебает до дна.
— Экономия воды, — пояснил он, вешая фляжку на пояс. — Проверенная тактика. Болтать тоже лучше поменьше.
— А этот песок, — спросила Оксана, проигнорировав нотацию, — почему кипит?
— Потому что ему так хочется, — «объяснил» Фома. — Может, газы какие выделяются, а может, просто так пляшет... Одно знаю точно: соваться туда не стоит, а больше знать и не надо.
— Неужели не любопытно?
— Был у меня один новичок, — поморщился Фома. — Любопытный — жуть. Все время приставал с расспросами: как да почему? Вынь ему истину да поднеси на блюдечке. А я ее знаю, истину? Замучил меня до того, что мне все время хотелось в рыло ему съездить. Однажды и съездил, не выдержал... Ну вот, прихожу к нему в очередной раз — а оазис пуст. Ушел мой естествоиспытатель истину искать и записки не оставил. Ну, значит, с концами... Я себя после этого целый месяц винил, а зря. Давно это было. Потом-то дошло до жирафа: у кого шило в одном месте, а таланта нет, тот не жилец. Лучше уж на такого вообще времени не тратить...
— И с тех пор не тратил?
— Тратил, — вздохнул Фома — Привычка. Иной раз вижу, что толку от этого типа не будет, и все равно вожусь с ним. Глупо, да. А ты покажи мне феодала без недостатков.
— А может, он жив? — возразила Оксана. — Может, он нашел место получше? Ты труп видел?
— Как же, труп... Ты еще скажи — могилу. Трупы — редкость. Плоскость работает чисто. И хватит болтать.
— Ты больше моего болтаешь, — язвительно заметила Оксана.
Фома промолчал. Если девчонке хочется оставить за собой последнее слово — пускай. Самолюбие, вишь, у нее играет. Да у кого оно не играет? Глупые вы все же существа, люди, мечтающие возвыситься над собеседником, любители ненужных слов и парфянских стрел. Не до всех доходит простой факт: бывают места, где победил не тот, кто победил, а тот, кто остался жив. И это настоящая, а не мнимая победа.
Завеса сдохла через полчаса. В последнем приступе агонии она вспыхнула нестерпимо ярким алым пламенем — и погасла. Еще несколько секунд поперек пустыни стояла черная стена высотой с небоскреб, затем она растаяла так быстро, что удивился даже Фома.
— Ты такое видел раньше? — запинаясь, выдавила Оксана. Кажется, на время гибели завесы она забыла дышать.
— Один раз. Издали. А впечатляет, правда?
— Теперь можно идти?
— Наверное, — сказал Фома. — Вот сейчас и попробуем. Есть, правда, другой вариант — тащиться в обход. Часа два-три потеряем точно. И ловушек там всегда было много. Короче, предлагаю идти прямо
— Тебе решать, — на удивление легко согласилась Оксана.
Фома искоса посмотрел на нее, ожидая подвоха, и не дождался. Ну надо же — понятливая! Уяснила, кто тут гид, а кто туристка. Всем бы так...
— На, попей, — протянул он флягу. — Два маленьких глотка.
Ему тоже хотелось пить, но пока терпелось. В конце концов, Плоскость, если не брать в расчет ее ловушки, гораздо милостивее Сахары или Каракумов. Нет адской жары, нет палящего солнца. Привыкший к Плоскости старожил перетерпит жажду, а новичков надо приучать постепенно. На всякий случай. Хотя нет сомнений: наука не особенно пригодится. Девчонка устанет и в конце концов останется жить в каком- нибудь оазисе, далеко не факт, что в лучшем. Кому угодно надоест тащиться за бывшим феодалом, у которого шарики заехали за ролики, искать неизвестно что неизвестно где...
Тем лучше. Девчонка — помеха, и помеха упрямая. Поскорее бы Плоскость сбила с нее спесь.. Может, нарочно провести ее через хар-р-рошее скопище ловушек? Авось проникнется.
Он повертел эту мысль так и эдак — и с сожалением отверг. Ему не хотелось задерживаться в опостылевшем феоде. Скорее вон из него! На волю. Туда, где человек сам себе хозяин, а не вьючный ишак на службе у бестолковых. И пусть Экспериментатор или кто другой попытается помешать.
А ловушки еще будут, можно не сомневаться. Если же их окажется недостаточно, если тяготы пути не сломают девчонку, то от нее можно будет избавиться и другими способами. Способов много. А-ля Тесей и Ариадна, например. Этот способ из самых милосердных.
Есть и похуже. А впрочем, что загадывать заранее! Фома невесело усмехнулся, сглотнув тягучий комок слюны. Ненужные, глупые мысли... Планы на будущее хорошо составлять тому, кто живет в безопасном оазисе. Для бродяги они бессмысленны. Планы для него пишет Плоскость. Прими безропотно то, что она дает, потому что твой ропот значит не больше, чем унылый шелест песка, осыпающегося с гребня бархана.
