Ветер.
Сырой и холодный, он рушился на нас с моря и все никак не мог обрушиться окончательно, ударить один раз со всей силой, сдунув с берега глыбы серого, в лишайнике, гранита, и низкорослые, всеми стихиями битые сосны, и серые развалюхи изб брошенной деревни. Казалось, еще вот-вот – и сдует, снесет в тартарары и пройдет дальше без задержки, как танковая дивизия по окопам резервистов; только крякнут жалобно гранитные скалы.
А чуть ниже ветра бесилось море – не кидалось раз за разом на сушу красивыми и грозными правильными валами, а свирепо и безостановочно грызло берег, воя от ненависти к каменной тверди; осатаневшее тысячезубое чудовище вонзало клыки в расщелины гранита, вздымая гейзеры тяжелой пены, вышвыривая на камень измочаленные ошметки бурых водорослей и клочки странных темно-красных медуз.
Дефицит красок – вот что помимо ветра угнетало здесь с первой минуты. Комки водорослей, медузы да еще гнущиеся сосны жиденько разбавляли общую гамму: от бледно-серого до свинцового. Серое небо, серый гранит, или, вернее, диабаз, но от уточнения названия не менее серый. И взбесившийся свинец моря.
Какое оно, к дьяволу, Белое!
Серые останки деревни таращились нам в спины проемами окон. Здесь, наверно, и жизнь извечно была серая, столетиями цеплялась за серые камни, рождалась под серым небом и упокаивалась на погосте под посеревшими от дождей крестами, пока однажды не сдалась, и тогда, сникнув, начала тихо сходить на нет, все больше серея и чем дальше, тем сильнее тоскуя по краскам, охотно находя их в многоцветной палитре этикеток водочных изделий.
Впрочем, возможно, я не прав.
Наверно, здесь серо только осенью, пока не лег толстый снег и море не сковано. А весной и тем более летом что-нибудь обязательно цветет в низинках за этими скалами – ведь должно же здесь цвести что-нибудь! Хотя бы иван-чай.
Соленая морось била в лицо, пропитывала пуховку. Дождь не шел – это ветер срывал пену с зубов свинцового чудовища, мельчил в пыль и гнал над водой мокрые оплеухи. Остров Бережной был едва виден, проступал впереди размытым темным пятном. Некрупный скальный остров, каких здесь пропасть, довольно высоки, ершащийся лесом и, если верить карте-двухсотке, на западном берегу снабженный рыбачьей избушкой.
То-то и оно, что на западном!
Наша группа также не блещет красками – кроме меня, облаченного в зимнюю оранжевую пуховку спасателя из МЧС, не кричащего даже, а орущего на весь белый свет колера. Есть у меня подозрение, что она должна флуоресцировать в темноте, облегчая поиски, если случится нечто серьезное. Не ахти какое утешение, но другого все равно нет.
Название нашей группы странным образом соответствует месту и сезону – «Шторм».
Фразы отрывисты – никому неохота забивать гортань водяной пылью.
– Сколько у нас светлого времени? Синхронный взгляд на часы. У сопровождающих нет чипов.
– Часа три, не меньше.
– Он все еще там?
– Там, там.
Тамтам.
– Так там и сидит.
– А на катере не подойти? – Днище побьем. Вон какой накат. Везде камни.
Катер стоит в бухточке за скалой. Над гранитным лбом виден только кончик мачты, мотающийся туда-сюда наподобие метронома. Хотя волнение в бухточке не в пример меньше.
Катер Шкрябуну нравится, тем более что ему-то на нем не выходить в море. Протерев от брызг стекла бинокля – пропала просветленная оптика! – он долго осматривает остров. Насмотревшись вдоволь, сует бинокль мне.
– Взгляни молодыми глазами: там слева пляж, нет? Гляжу.
– Узкий, но пляж. Песок.
– Ничего не выйдет. – Пожилой толстенький капитан-лейтенант из нашей небогатой свиты упреждает негодование Шкрябуна. – С той стороны подводная гряда, только сейчас прилив, ее не видно. В шторм не пройти – размолотит. Я там однажды с моторкой и тремя сухарями неделю сидел, ждал погоды. – Кривясь от ветра, он все же улыбается, очевидно, вспоминая свое сидение как нечто приятное, и сообщает: – Зато в проливе рыбалка – успевай таскать. Встанешь на якорь этак метрах на сорока глубины…
И не договаривает, поперхнувшись ветром.
Странная у нас компания.
Ну, я – понятно. Кому же еще первому лезть к черту в зубы, как не обладающему наименьшим «коэффициентом отталкивания» капитану Рыльскому? Сам бог велел. Затем – Топорищев. Далее два оперативника:
Коля Штукин и Жора Гаврилюк. И наконец, подполковник Шкрябун Виктор Иванович с одним из своих старых паранормальных объектов, вздорным дедком с трясущейся козлиной бородкой. Воистину старый объект: на вид дедку лет девяносто, весь сморщенный, как весенняя картофелина, то и дело начинает нудно брюзжать по пустякам, а Шкрябун, старший над нами, снисходительно терпит. И нам приходится.
Группа особого назначения «Шторм»…
Ей-ей, лучше бы Максютову определить статус нашей группы как-нибудь иначе. Всякого российского обывателя, кроме окончательно вислоухих дураков да еще подростков, для которых эти слова звучат музыкой, мурашками по спине проберет от «особого назначения». За сто лет научены определяющим сознание бытием: как «особое назначение», так жди. Сразу нехорошая ДРОЖЬ в конечностях, металлический привкус во рту и Рвотный рефлекс. Прессе за это отдельное спасибо.
Человек на острове…
Сегодня пятое октября. Первого числа на скалах восточной части острова был замечен субъект странного для здешних мест вида, неподвижным истуканом сидящий на гранитном обломке. Рыбаки местной артели, ведя баркас вблизи острова, немало поудивлялись и с позубоскалили над чудиком, явившимся в эти края в отутюженном костюме-тройке. Решительно не соответствующий месту и сезону костюмчик разглядели очень хорошо; отчетливо видели и то, что чудик не предпринял ни малейших попыток привлечь к себе внимание. От великого ума решили было, что снимают кино, позубоскалили над бедолагой. Попыток пристать к берегу не сделали: с той стороны острова это было рискованно даже при хорошей погоде. Спустя два дня, третьего октября, возвращаясь с лова, опять разглядели того же странного человека, по-прежнему сидящего на том же камне в той же позе. Тут уж причалить не вышло бы при всем желании: шторм бушевал вовсю, море взбесилось, баркас крепко трепало, старенький слабосильный движок едва вытягивал против волны. Да вряд ли, я полагаю, у крепко ' призадумавшихся над всякой чертовщиной рыбаков возникло желание познакомиться с чудиком поближе.
Первая моя мысль: а случайно ли поднялся шторм? Не проверишь. Чтобы развести в осеннем Белом море хорошую многодневную, хоть до ледостава, штормягу, от природы не требуется никаких не свойственных ей чудес. Она сама это умеет.
Местному участковому рыбаки все-таки сообщили – третьего под вечер. А Максютову на стол информация легла лишь в ночь с четвертого на пятое. Кому-то крепко достанется за такую задержку, но потом. Реакция Максютова последовала немедленно: сегодня в десять утра военный транспортник, пробив московскую кислую морось, уже вылетел из Жуковского в Кемь. Я даже не успел позвонить Маше.
В Кеми уже ждал «Ми-8».
Не приказы и распоряжения УНБ – какое дело военным до телефонных звонков из известного здания? – деньги, только деньги. Безотказный двигатель. Я убежден, что Максютов в полторы минуты договорился с аэродромным начальством и с моряками, и не подумав, разумеется, просить специального содействия у командования округа.
Только что мы узнали о судьбе второго борта. Практически пустой «Ан-74» не долетел до Кеми,
