как известно, по зернышку клюет. А Твердь нам поможет.
Поезд… ну что поезд? Летит себе по невидимому лучу метрах этак в двухстах над земной поверхностью, и жалко, что не выше, потому что внизу на скорости все так и мелькает, рассмотреть не успеваешь. Только и понятно, что вот это – поле, а это – лес, обширная синева с солнечными бликами – озеро, а вон та пестрая хрень – городок, наверное. Над Ниагарским водопадом промчались секунды за четыре, едва успев осознать, что это действительно водопад, а не дождевальная установка, генерирующая водяную пыль.
Было три промежуточных остановки, я запомнил только одну – в Мемфисе. В наш полупустой вагон завалила компания каких-то молокососов всех цветов кожи и наглых до крайности. Может, они и постарше нас были, но вели себя так, что сразу было видно – молокососы. Ну кто же суется в воду, не зная броду?
Эти сунулись – и сразу подсели к какой-то парочке. Можно сказать, обсели ее со всех сторон, как волчьи жуки мелкую зверушку, еще дергающуюся в ужасе, но уже обреченную. Мы проявили интерес только глазами – смотрим, что будет. То и вышло, что ожидалось: парню в нос дали, по затылку сверху добавили – он больше и не рыпнулся, – и ну девчонку лапать. Какой-то пассажир привстал было на сигнальную кнопку нажать – ему нож показали, и храбрец увял сразу. Только, наверное, недостаточно быстро увял, потому что один из этих молокососов, тот самый, что с ножом, в сторону того пассажира направился – поучить уму- разуму, значит. Идет по проходу вихлявой походочкой да ножом картинно поигрывает, а на остальных пасажиров – ноль внимания. Господи, думаю, вот же кретин! Кто ж в такой момент по сторонам не глядит?! Да и нож у него дрянь, таким ножом и овцу не сразу заколешь, даром что выглядит эффектно.
Скосил я глаза на охранников Боба, скосил на хмыря – сидят все трое с каменными мордами, будто происходящее их не касается. И то верно, не над Бобом же идут глумиться! Пассажира сейчас инфаркт хватит, а девчонка визжит и вырывается, потом слышу – плюху ей залепили. Ну, это уже чересчур, по- моему.
Кресло Боба напротив моего, прямо через проход. Спрашиваю его глазами: «Ведь чересчур?» – «Чересчур», – отвечает мне глазами Боб. И дальше мы сработали с ним на пару, да так слаженно, как будто специально это репетировали. Я того румяного молокососа в лодыжку толкнул ногой тихонько – он в своих ногах запутался. Правда, сам он не упал бы – Боб ему слегка помог. Боковым зрением вижу: кто-то из наших уже завязывает его в сложный узел и нож отбирает. Ну, думаю, дело пойдет. Перепрыгнул я через спинку кресла, Боб за мной, и пошла потеха. Прежде чем Бобовы охранники успели вмешаться, мы с ним без особых проблем снесли четверых. Меня в детстве учили: кто громко орет, тот драться не умеет, на испуг взять хочет. Мы и не орали, работали молча, а молокососы просто не успели развопиться, изобразив сбежавших из психушки буйных сумасшедших.
Когда они чуток опомнились, их пятеро осталось на нас двоих – нормальное соотношение. Все равно им всем сразу против нас не развернуться меж кресел-то. Значит, каждому из нас – по противнику, потом еще по противнику, а пятый достанется тому, кто управится раньше. Нормально. Торопиться только надо – вдруг пятый сдуру девчонку ножом ткнет?
Не ткнул. Тот студент, что с Северного материка, прыгнул ласточкой, перелетел через чьи-то головы и еще в полете приложил ублюдка по-нашему, по-твердиански. И только тогда охранники Боба начали действовать: пушки на придурков наставили и охранную бригаду поезда вызвали. Так что не пришлось нам с Бобом размяться по-настоящему. А удивление осталось: с чего бы эти земляне такие заторможенные?
Дальше было скучно. Хмырь дал за Боба объяснение охранной бригаде, мы с северянином дали его сами, потерпевшие и свидетели подтвердили, что все так и было. Старший в бригаде только спросил, откуда у меня такой акцент, а я в ответ заявил, что это не у меня акцент, а у него. Тот только хмыкнул. Куда увели тех, кто еще стоял на ногах, и где складировали вырубленных нами – не знаю. Потерпевших тоже куда-то увели, оказалось – к психологу на снятие стресса. Вот умора! Получили всего-то по паре синяков, а туда же – стресс у них, видите ли. Нежные земные организмы. Куда им с нами тягаться!
Потом справа горный хребет обозначился, движки изменили тон, поезд начал торможение об атмосферу, перешел с магистрального луча на посадочный – и вот он, Монтеррей. Тут уже язык, хоть он и с акцентом, до университета доведет.
Вообще-то Земля – неплохая планета. Даже хорошая, только чересчур благоустроенная. И людей на ней слишком много – аж пять с половиной миллиардов. Лет семьсот назад было почти двадцать – во толкотня-то! А как людей, включая католиков и мусульман, удалось уговорить рожать поменьше, так понемногу народонаселение пошло на убыль. Еще и галактическая экспансия помогла делу – немного, а помогла. Ясное дело, кто на своей планете хорошо устроен, того эмигрировать не уговоришь, на фиг ему надо. В переселенцы записывались бедняки и неудачники, кому уж точно ничегошеньки не светило, – самый непригодный для колонизации человеческий материал. Да и тех бедолаг еще приходилось уговаривать, расписывая им радужные картины жизни на иных планетах, где пустующей земли – во! Где солнышко ласковое, где каждый сам себе хозяин и райские сады произрастают. Метрополии человеческий балласт не нужен, вот метрополия и выдавливала его из себя, как гной. И сейчас еще выдавливает, поскольку считается, что пяти с половиной миллиардов людей для Земли все равно много. Вот если бы осталось три-четыре миллиарда поголовья – тогда другое дело!
А что колонисты мрут, как мухи, и что назад им хода нет – кого, кроме них самих, волнует? Здесь считают, что это закономерная плата за опыт жизни на иных планетах. Считают-то правильно, но только отчасти. Если бы переселение велось толково, то не о чем было бы и говорить. Так ведь нет же этого! Правительство метрополии знает одно: гнать и гнать через те или иные Врата толпы тех, кому на Земле жизнь не в радость. Гнать и гнать! Прерывая поток только для того, чтобы принять из колонии то, чем она богата.
Ну вы уже поняли, какое к нам поначалу было отношение? В студенческом кампусе на нас смотрели с опаской – не то как на прокаженных, не то как на опасных зверушек. Потом ничего – после нескольких пьянок и драк с вмешательством полиции наши отношения со студентами-землянами мало-помалу наладились. Когда кто-нибудь из них отзывался о внеземных колониях с этакой снисходительностью, я уже не зверел, а просто рассказывал о наскальных рисунках, якобы обнаруженных у нас на Северном материке, и старался при этом выглядеть очень серьезным. Мол, неизвестно еще, чья цивилизация древнее, и вы, земляне, не очень-то задавайтесь. Может, таинственные властители Галактики переселили вас на Землю неизвестно откуда, как и нас. Может, нас-то как раз переселили раньше. Кто-то сразу уходил, не желая связываться с идиотом, кто-то начинал ржать, эти были мне не интересны. Зато с теми немногими, кто понимал, что я с умным видом валяю дурака, можно было иметь дело.
Есть только один надежный способ узнавать новое – меньше говорить, больше слушать. Я изучал метрополию. Одно дело – учебники по колониальной политике, и совсем другое – менталитет типичных землян. Порой я был готов поубивать их всех за этот самый менталитет, но школа дяди Варлама, мамы и Рамона Данте уже сказывалась: я научился не просто слушать с вежливой миной, но и довольно ловко вызывал собеседника на откровенность. Кстати, это вовсе не трудно. Почти все люди страдают от недостатка слушателей, а уж слушать я умел. Правда, приходилось заниматься этим в немногие свободные часы, потому что наша общетехническая подготовка, как оказалось, была на пещерном уровне – один преподаватель так и сказал. Я не обиделся и не удивился, а просто налег на мнемообучение и старался не пропускать лекций и практических занятий. Очень может быть, что в Новопекинском университете меня учили троглодиты от науки, да и чему тут удивляться? Кто может, тот и учит. Попробуйте-ка переманить хорошего профессора к нам на Твердь!
Времени и так не было, а я еще помогал Бобу с точными науками и инжинирингом – не просто так, а в расчете на то, что он мне точно так же поможет с экономикой и менеджментом. Очень мешало то, что сутки на Земле коротковаты, – у нас на Тверди они немного длиннее, и все равно последние годы мне их никогда не хватало. Я не жалел о том. Мои корешки Мошка Кац и Глист Сорокин уже устроили свою жизнь, оба женились, один устроился младшим клерком в офисе мелкой компании, другой фермерствует и уже обзавелся наследником, потому что а чего тянуть? Мы встретились втроем незадолго до моей стажировки, и оба моих приятеля посмеивались надо мной, чтобы не выдать зависти. А я в ответ то кивал, то отшучивался, чтобы не выдать жалости к ним. Остановиться в развитии и быть как все? Извините, нет. Когда стану старым пеньком – тогда может быть, но сейчас это не для меня.
На Тверди я даже ни с какой девушкой не встречался – хотите верьте, хотите нет. А что гормоны якобы
