Ну что ж, я старался. Утопающий, говорят, хватается за соломинку, а уж за бревно и подавно схватится, даже если это бревно окажется туловищем крокодила. Для Тверди «бревном» была Марция. Возможно, хвататься за это бревно было опасно, но позволить ему проплыть мимо – просто глупо.
Ни один марцианин не напомнил мне о той истории со стрельбой в джунглях Тверди, ну и я, естественно, молчал о том инциденте, хотя червячок сомнения не просто шевелился во мне, а прямо-таки вертелся сверлом: опознали меня или нет? Пожалуй, следовало исходить из того, что опознали. Хозяева не были простаками, это точно. Быть может, они признали мое право мстить за Джафара? Не знаю, не знаю. Скорее все-таки пренебрегли малым ради большого.
Скучать мне не давали – даже когда лечили связки. От Берта Расмунсена – так звали приставленного ко мне и еще нескольким пациентам марцианина – я узнал, что в Центре проходят адаптацию гости с десятков планет. Земных колоний, естественно. Ха-ха. Однажды метрополия обнаружит, что ей подложили большущую свинью. Свиноматку-рекордистку.
И пусть. Кто в колониях посочувствует метрополии? Нет таких чудиков, а кто в том виноват? Не сама ли метрополия?
Только на Марции я понял, насколько мало сведений о колониях поступает на Земле в открытый доступ, и вовсю наверстывал упущенное. Боже ж ты мой, что творилось в обжитых человеком мирах! На Дидоне смертность среди детей до пятилетнего возраста достигала восьмидесяти процентов, а возбудитель непонятной детской болезни до сих пор оставался неуловимым. На Новом Ганимеде колонисты тупели с каждым поколением, превращаясь в радостных идиотов. Жители Эмилии уже третье поколение прятались по подземным убежищам, питаясь одной синтетикой, поскольку их звезда вошла в цикл бешеной активности, спалив на поверхности планеты практически все живое. На Прокне, где неподходящий состав воздуха заставил метрополию подвергать колонистов «добровольно-принудительной» биохимической натурализации, что-то пошло не так – в результате возникло целое дикарское племя, фенотипически отличающееся от хомо сапиенс, но, к счастью, умственно убогое, не то, пожалуй, на планете развернулась бы борьба разумных видов за выживание. С десяток колоний сотрясали гражданские войны, а уж бандами, терроризирующими мирное население, мог «похвастать» как минимум каждый второй населенный людьми мир. Да моя Твердь – просто рай!
Может, зря наш земной куратор показал нам всего-навсего один неблагополучный мир – несчастную Саладину? Может, стоило показать все как есть?
Нет, не стоило. В семи старейших колониях из первых десяти жизнь и впрямь казалась лучше налаженной, чем у нас на Тверди, но куда им было до метрополии! Вечно отстающие, вечно догоняющие без шанса догнать… Еще два мира смахивали уровнем развития на Твердь, в чем-то чуть выше, в чем-то чуть ниже нас. А последний, десятый?
Он назывался Марцией.
И этим все было сказано.
Вот так и рушатся вдолбленные с детства стереотипы. Не мирная поступательная колонизация Галактики, а поле боя всех со всеми. Колонистов – с природой и бандитами, колоний – с метрополией, корпораций – с корпорациями, людей – с людьми, новоиспеченных государств – с такими же новоиспеченными государствами. Десятки, сотни противоборствующих сил. И среди них – одна сила, уже сейчас по меньшей мере сравнимая с силой метрополии и уверенно выходящая вперед.
Марция.
Дядя был прав, без обиняков приказав мне отправиться на Марцию. Он опять оказался прав, а я вел себя совершенно по-детски. Теперь было стыдно вспоминать об этом. Чего стоило лишь одно восхитительное чувство невероятной скорости, когда несешься, обгоняя любое местное существо и почти любой механизм, а упругий ветер наваливается тебе на лицо, как подушка! Хозяева не жадничали – делились и учили. Сейчас я с удовольствием съездил бы по роже всякого, кто обозвал бы их марципанами.
Оказалось, что можно ускорять и некоторых животных, земных и неземных. Трудно, но можно. Оказалось, что и вне Марции можно какое-то время хранить «темпо» в специальных капсулах. Это вселяло надежду.
– Наверное, каждый из вас спрашивает себя: для чего эти странные марциане пригласили нас к себе и возятся с нами? – вопросил Берт Расмунсен, собрав в уютном зале дюжины две таких, как я. – Не нужно признаний. Было бы странно не задать себе этот вопрос. Отвечу так: мы не свободны, пока в Галактике господствует тирания землян. Это лишь со стороны кажется, что Марция добыла себе свободу, отгородившись от метрополии. Вынужден вас разочаровать. Свободу не добывают, строя заборы. Свободу завоевывают в борьбе. Неужели кто-нибудь из вас думает, что корпорации метрополии откажутся от жирных кусков? Вложив средства в основание очередной колонии, они не утихомирятся, пока не высосут ее досуха! Это касается и вас, и нас. Земля не оставит попыток вернуть Марцию в сферу своего влияния, а проще говоря – покорить. У нас общая цель – вот зачем мы с вами нужны друг другу!
Одобрительный шепот прокатился и стих, а я в это время подумал, что Берт упрощает. Не так уж мало дает Тверди метрополия, если не слушать разговоры в пивных, а разобраться с цифрами в руках. Нас доят, это да, но кровь не сосут. Норма прибыли вовсе не астрономическая.
По-моему, из всех присутствующих я один подумал об этом. Куда бы я ни посмотрел, везде видел сжатые челюсти, ходящие ходуном желваки и упрямые подбородки. Все эти люди ненавидели Землю и землян, да и я тоже… А за что мы их ненавидим? Если разобраться, то только за то, что они живут много лучше нас, ничем не заслужив такой комфорт, да еще сплавляют к нам своих неудачников, а нам с ними возиться. Алчность капиталистических акул – это так, добавочный аргумент… Ладно, подумал я, послушаем, что еще скажет Берт.
И он сказал! Если бы за умение говорить давали медали, то Берт рухнул бы под их тяжестью. С той минуты и навсегда я ощутил, насколько я жалок и бездарен там, где не надо ни стрелять, ни смазать кого- нибудь в ухо, ни выучить за одну ночь весь четырехсеместровый курс «Общей теории гиперполя», умудрившись не попасть после этого в палату для шизофреников. Куда мне до Берта! Не знаю, кто мог бы устоять против его аргументов, – ну разве что тот, кто связал бы его и сунул в рот кляп.
– Что нужно нам для победы? Не слышу! Что? Правильно, единство. Есть такое надоевшее слово. Но я не стану утверждать, будто все мы должны в едином порыве… ну и так далее. Никто никому ничего не должен. Никто и не собирается никого принуждать. Скажу более: если народ той или иной колонии включится в общую борьбу, а потом пойдет на попятный, мы поймем. Мы не станем мстить. Не нам решать, как жить тому или иному народу. Скажу просто и цинично: мы можем позволить себе такое великодушие. Вы спросите: почему? Я отвечу: потому что предстоящая нам борьба будет вестись в таких условиях, что измена одной колонии общему делу – малый урон. Пусть трусливые и осмотрительные грызут потом локти, разве мы против? Мы просто забудем об их существовании и продолжим борьбу… борьбу до нашей полной и окончательной победы!
Вообще-то Берт говорил все это раз в сто убедительнее, чем я могу передать его слова, но пусть говоруны говорят, а инженеры инженерят, так будет лучше всего. И чем меньше они будут путаться друг у друга под ногами, тем будет лучше. Кто я такой? Недоученный технарь широкого профиля и рядовой подпольщик. Что мне нужно? Быть убежденным в правоте дела, которым я занимаюсь.
А кто говорит, что я не убежден? Сколько я себя помню, столько и убежден. Берт только и сделал, что дал понять: твердиане не одиноки и не будут вести эту войну один на один с метрополией. Он сказал вполне достаточно. О большем мы не могли и мечтать.
– Потом они, конечно, устроили для гостей экскурсию по планете, – рассказывал я дяде Варламу за неизменным пивом. – Нас целая группа была, но с Тверди – я один. Ну что тебе о Марции сказать? Ты же видел. Планета как планета, вроде Земли, только менее освоенная на вид. То есть я хочу сказать, что промышленных центров хватает, но и дикой природы много. Оно и понятно: марциан всего-то полмиллиарда. Удивительно даже, как они успели нарастить свою численность. Небось размножаются, как кролики…
– Слышу в твоих словах сарказм, – сказал дядя. – Это оружие слабых и неуверенных. По-моему, марциане убедили тебя кое в чем, а ты боишься в этом признаться. Они тебе уже не враги?
Ему нравилось меня подкалывать. А мне полагалось, отшутившись, подколоть его, вот только сейчас я
