затонет. Дрянное суденышко, барин, непрочное.
– Ты-то что в этом понимаешь?.. Ладно. Показывай живого.
Легко, как ребенка, Еропка вынес из шлюпки человека. Был тот невысок, желтолиц, худ, как скелет, сквозь прорехи рваного платья незнакомого покроя пугающе торчали ребра, редкая грязная борода выдавала многие дни, проведенные без надежды на спасение, кожа туго обтягивала острые скулы, а желтые восковые руки болтались плетьми.
– Жив? – усомнился граф.
– Только что шевелился. Да и вши на ём. Что вше на мертвом делать?.. Ну ты, иноземный, скажи что- нибудь его сиятельству…
Как бы послушавшись приказа, спасенный моряк вяло шевельнулся на руках у слуги и медленно открыл глаза.
– Хитотати…[2] – слабым голосом произнес он и обмяк, закатив глаза.
– Фельдшера сюда, – распорядился Лопухин. – Это голод и обезвоживание. Запомните, кормить его твердой пищей нельзя – умрет тут же. А то знаю я широкую русскую натуру… Коку – приготовить жиденький бульончик. Можно мясной, можно рыбный. Только это ему сейчас и можно. Бог даст, поправится. Вшей вычесать, а лучше сбрить все волосы. Рванье, что на нем, – за борт. – Лопухин торжествующе улыбнулся обступившим его матросам. – Слушать меня. Если кто еще не понял – это японец. Он достиг этих вод на дрянном неуправляемом корыте. Неужто мы, имея исправное быстроходное судно и полные ямы угля, побоимся проделать тот же путь в обратную сторону? Да еще с заходом на Сандвичевы острова? Мы, русские люди, а не какие-то задрипанные азиаты…
Ни за что ни про что обидел японцев. Но так было надо.
Гул одобрения показал графу: диспут с мраксистами и робкими душами можно считать выигранным. Теперь вперед! Под всеми парусами. Да развести еще пары…
– Ветер достаточен, Николай Николаевич, – осторожно возразил Кривцов, – а угля у нас не так уж много. Пиратские суда этого типа пользуются машинным ходом лишь в крайних случаях. Не вижу необходимости жечь топливо…
– Есть необходимость, – отрезал Лопухин. – Извините меня, но вы не психолог. Распорядитесь. Пусть машина поработает хотя бы до ночи.
В кают-компании снова не утерпел – щелкнул по носу лохматое обезьянское чучело. То-то же. Выигран еще один бой, и выигран бескровно. Всегда бы так.
Но кто же он, еще один тайный агент на борту «Победослава»?
Кто?
ГЛАВА ПЯТАЯ,
в которой великая княжна не хочет быть пойманной, а начальник московской сыскной полиции не хочет ее ловить
«А не перемудрила ли ты, голубушка?» – не в первый раз задала себе вопрос Екатерина Константиновна, рассеянно глядя в окно вагона.
Поезд подъезжал к Москве. Позади остались Обираловка и Реутов. Еще мелькали перелески, сменяемые невеликими деревеньками, бросались в глаза то потемневшая дранка на крыше какой-нибудь совсем уж бедной избы, то неестественно длинный колодезный журавель, то босоногая девчушка с хворостиной, гонящая гусей к пруду, но Первопрестольная уже давала понять: я здесь, я близко. Сейчас вот возьму да и откроюсь во всей дивной красе – любуйтесь!
Ничего подобного. За деревенькой следовала рощица, за ней рабочий поселок при каком-то заводике, вновь перелесок, вновь деревенька… Дымный хвост от паровоза стелился низко, норовил лизнуть окно и, казалось, дразнился. Терпи, пассажир всякого возраста, пола, чина и сословия! Тебе кажется, что ты уже приехал, что последние полчаса колесного стука совершенно лишние? Ошибочка. Имей терпение. Сиди, жди.
Великая княжна отложила «Русское слово» с недочитанной статьей о пауперизме в Англии и Германии. Покосилась на попутчиков – те с плохо скрываемым нетерпением изучали подмосковные ландшафты. Кажется, никто не заметил, что простая с виду девушка только что бегло и с пониманием дела читала столь мудреную статью.
Аграфена Дормидонтовна Коровкина! Тут уж ничего не попишешь, изволь соответствовать той роли, какую диктует имя. Носи дешевое ситцевое платье с тошнотворно-аляповатой брошью из поддельного янтаря, платок вместо шляпки, научись громко смеяться в ответ на грубые шутки, грызть орешки и семечки, сплевывая шелуху на пол и содрогаясь от отвращения к самой себе…
Никто не узнал – некому было узнать, – как мучилась великая княжна! Но тягостнее всего оказался голод по умному печатному слову.
В городах Екатерина Константиновна иногда рисковала преображаться в «синего чулка» с университетским образованием. В поезде или на пароходе личина вчерашней крестьянки – вероятнее всего, прислуги в доме среднего достатка – была надежнее. Однако что может читать такое существо? Дешевку лубочного типа. В лучшем случае – романы Марфы Пехоркиной. Страдания великой княжны, воспитанной на литературе совсем иного сорта, были ужасны.
Но их, конечно же, стоило вытерпеть! Камуфляж и неожиданность пока выручали. Пошла третья неделя со дня бегства из Ливадии – и ничего… Такое ощущение, что никто не ловит беглянку. Как будто так и надо.
Вот Россия, вся ее неохватная глубинка… и чем, спрашивается, она занята? Да чем угодно! По преимуществу разными грубыми делами – что-то мастерит, чем-то торгует, что-то перевозит. Сушит воблу, стирает белье, лузгает семечки, горланит вечерами песни под гармонику. Ходит к обедне по воскресеньям, объедается в трактирах блинами с икрой, потеет у самовара и пучит глаза, свирепо дуя на чай в блюдечке. А то и пропивает последнюю рубаху в дрянном кабаке. Городовые – и те обыкновенны. Не похоже, чтобы кто-нибудь был озабочен поисками императорской дочери. Если бы даже узнали о побеге – кому какое дело? Поохали бы, посудачили, поскребли в затылке – и забыли бы.
Немного обидно даже.
Один только раз вышло «почти приключение» – в Новороссийске. Едва на отшвартовавшийся «Афон» кинули сходни, великая княжна первой покинула пароходик. Чутье подсказывало: надо спешить. Катенька почти бежала. Взяла, не торгуясь, извозчика до вокзала, крикнула: «Пошел! Получишь на чай!» – и унеслась так, что ветер пел в ушах. Вовремя: не прошло и минуты, как навстречу вихрем промчались сразу три двуколки с синими мундирами. Сердце екнуло, но жандармы спешили перекрыть порт и не обратили на Катеньку никакого внимания.
Она улизнула, но масштабы облавы стали ясны. Ясно было и то, что убираться из Новороссийска надо как можно скорее. Куда – вот вопрос, который нужно было обдумать и принять верное решение не позднее чем через четверть часа.
В Петербург? В Москву? Конечно, нет – пассажиры этих поездов будут тщательно проверяться. В случае малейшего сомнения – пожалуйте в дежурную часть, мамзель. Значит, нужен еще один крюк, еще одна заячья петля…
Пользуясь пашпортом на имя Аграфены Коровкиной, великая княжна взяла билет до Екатеринодара. Оттуда на следующий день выехала в Пятигорск. Проведенных в пекле июльского Екатеринодара суток хватило на то, чтобы худо-бедно избавиться от тонального крема на лице и руках, изменить прическу в парикмахерской и приобрести кое-какие обновки в магазине дамского готового платья. Обновки были настолько ужасны, что Катенька даже всхлипнула потихоньку. Но кто сказал, что не придется страдать ради своего счастья?
Из Пятигорска она уехала в Царицын. Оттуда – пароходом – в Сызрань. Волжские пароходные компании не интересовались пашпортами пассажиров. Катенька скромно ехала во втором классе. Конечно, удобства не те, зато и любопытство окружающих не то. В первом классе изволь хоть иногда делать променаж по палубе, любоваться скучными берегами, знакомиться с ненужными людьми, флиртовать с несимпатичными кавалерами – иначе ославят гордячкой и с удовольствием перемоют все косточки. Во втором классе едет публика попроще и поскромнее. Здесь можно вовсе не выходить из каюты, сославшись на мигрень. Посочувствуют, предложат уксус или нюхательную соль – и только.
