«Но кто говорит о шутках? – спросил себя Царапко. – Нет, ваше превосходительство, шутить с вами я не стану, даже не надейтесь. Тут дело нешуточное».
Далее путь Акакия Фразибуловича лежал через Большой Палашевский и Сытинский переулки на Большую Бронную. Здесь Царапко остановил возницу, приказав ждать, и скрылся во дворе безобразного на вид доходного дома. Быстро пройдя два двора, он уверенно направился к черному подъезду большого шестиэтажного здания, быстро оглянулся напоследок и исчез за дверью.
Через минуту дверь обыкновенной наемной квартиры на шестом этаже открылась на условный стук и впустила гостя. Встретил его молодой белобрысый человек с золотой фиксой и невинными голубыми глазами – бывший вор Семен Тужилин по кличке Тузик, поклявшийся на следствии начать новую жизнь и уже полгода работавший на Царапко в благодарность за избавление от каторги. Дело там было скверное – с убийством. Убедившись, однако, что Тузик лишь взломал замок, получив за работу десятку, а в квартиру даже не входил, но главное, убедившись в неудержимой тяге подследственного ко всяческим механизмам, не обязательно замковым, Царапко сумел выгородить полезного человека. Само собой, не даром.
Поначалу Сеня Тузик ужасно переживал, что служить ему приходится в легавых, и твердил, что дружки его обязательно на нож поставят, но мало-помалу победил свои нервические порывы. Служил он внештатно. Царапко приплачивал ему аккордно из скудных неподотчетных сумм, а иногда из собственного жалованья, если дело того стоило. Со временем, отнюдь не скоро, он намеревался представить Тузика на классный чин.
– Ну как? – только и спросил Акакий Фразибулович, нетерпеливо притопывая, пока Сеня затворял за ним дверь. – Много записал?
Тузик молча указал на продолговатый ящик. В нем, сберегаемые от летней жары льдом, набитым в двойные стенки, вертикально стояли в специальных гнездах восковые валики для фонографа с наклейками по торцам. Абракадабра на наклейках напоминала загадочные иероглифы из египетских гробниц.
Ежедневно доставляемый лед создавал в прихожей чудесную прохладу. В гостиной было жарче – чересчур твердый воск не годен для фонографирования. А еще в ней было темно и почти отсутствовала мебель. Два кресла, маленький столик – и все. Не считать же мебелью громоздкий деревянный агрегат, с помощью которого нацеливалась куда надо висящая на блоках предлинная фибровая труба, соединенная со стальной иглой фонографа!
Не сносить бы Царапко головы, если бы в сыскной полиции дознались, куда подевался якобы неисправный фонограф и для каких целей на самом деле снята квартира на углу Большой Бронной и Богословского!
Прекрасно понимая всю опасность игры, Акакий Фразибулович понимал и другое: выбора у него нет. Это и стало решающим аргументом в пользу спасения Сеньки Тузика от участи каторжника, но Сенька о том не знал. Преданных людей много, но кто осмелится пойти против обер-полицмейстера и не выдаст? Уж скорее это сделает бывший вор Семен Тужилин, нежели молодой чиновник с незапятнанной биографией и честными карьерными видами.
Уже несколько дней Тузик не выходил из нанятой квартиры, наблюдая в мощную оптику за окнами обер-полицмейстерского особняка, фиксировал прибытие каждого посетителя и в зависимости от его личности включал или не включал звукозапись. Несмотря на открытое окно, никто не мог проникнуть взором внутрь комнаты. Луч света гас в ней. Газовые рожки никогда не зажигались. Стены, обитые черным фетром, поглощали и свет, и звук, мешая гулять вредному эху. Тузик лично вычернил печной сажей коническую трубу прибора и острил, что осталось вымазать ваксой потолок под беззвездную ночь, а физиономию фонограф-оператора – под арапа из африканской Сенегамбии.
– Результат? – вопросил Царапко.
– Есть результат, – бесцветным голосом проговорил Сенька.
Сегодня он был не в себе – не лыбился и не сверкал фиксой. Сам же и предъявил причину скорби:
– Конец, стало быть, Хитровке…
– Давно пора, – безжалостно прокомментировал Царапко. – Не согласен?
– Нет.
– Почему?
– Все равно толку не будет. Не Хитров рынок, так Сухарев или Тишинский. А мало, что ли, малин в Марьиной роще? А Сокольники взять, там – у-у!.. На Сретенке притоны есть…
– Это ты
Тузик набычился.
– А чего такого? Надо будет – и объясню. Думаете, все в Москве знаете? Всех не пожжете, не передушите, даже и не надейтесь. А сколь в ночлежках на Хитровке живет калик да убогих, о том его превосходительство подумали? Фартовые уйдут и где нито заново обустроятся, а жалкого люда сгорит – ой-ой…
– Молчи, – одернул его Акакий Фразибулович.
– Только и слышу от вас: молчи да молчи. Я на Хитровке одну старуху знаю, она который год лежит пастеризованная…
– Парализованная, ты хотел сказать?
– Один черт, неподвижная, как колода. За ней дочка ходит, уличная. Не станет Хитровки – куда девать старуху?
– В богоугодное заведение. Не морочь мне голову, я не о том тебя спрашиваю. Запись есть?
– А как же. Крайний валик слева. Конфедерация между его превосходительством господином обер- полицмейстером и полицмейстером Сазановым. Продолжительность: шесть минут двадцать две секунды. Место: кабинет его превосходительства. В особые условия записано: занавеска на окне кабинета, раскаты грома от прошедшей мимо грозовой тучи и ворона на карнизе. Каркала, сволочь.
Царапко кивнул, а на «конфедерацию» улыбнулся. Видимо, Сеня Тузик имел в виду конфиденцию. Вне хитровских притонов бывший взломщик быстро цивилизовывался, без страха и стеснения наобум забредая в неведомые дебри науки и культуры. Длинные и сложные для произношения термины зазубривал наизусть, а воровской феней стал брезговать. Он изучал все науки подряд, но каждую с поверхности и, похоже, лишь для того, чтобы щегольнуть в разговоре перлом вроде «грецкий философ Планктон», «теодолит кальция» или «паровой катертер», и путал предестинацию с престидижитацией, считая то и другое чем-то вроде проституции, но только на аглицкий манер.
– Кстати. С чего ты взял, что замышляется пожар? – прищурился Акакий Фразибулович.
– Ну а как же… Сам слышал, как их превосходительство… Выжечь, грят, клоповник. Так и сказали. А еще держать операцию в тайне от всех, особливо от пристава Мясницкой части, чтобы тот не упредил хитровских паханов… Чего ж тут не понять?
– А, ну-ну… – Объяснять Сене Тузику, что от фигуры речи до намерения спалить часть города дистанция огромного размера, Царапко не стал. Официально он до сих пор не был посвящен в замысел полицейской операции, но из личных источников информации твердо знал, что ни о каком поджоге Хитровки Чомгин не помышляет. На самом деле с ведома и полного одобрения генерал-губернатора планировалась масштабная операция по выселению целого квартала с последующим сносом зданий и новой застройкой освободившейся земли. Владельцев хитровской недвижимости радением Чомгина удалось прижать, и городская казна не разорилась на покупке. Более того, от продажи в частные руки городского участка, освобожденного от хитровских трущоб, ожидалась хорошая прибыль. И никаких погорельцев, никаких пепелищ.
Но то была теория. На практике Акакий Фразибулович очень хотел бы посмотреть, как полтысячи полицейских при поддержке армейской части захватят Хитровку без сопротивления со стороны ее обитателей. Небывалое бывает, но редко. На практике не обойдется без драк, без стрельбы и, уж конечно, без пожаров.
Кто отвечает за операцию? Князь Чомгин. А позвольте спросить, ваше превосходительство, какие силы пожарных привлечены вами для участия в операции, дабы оперативно подавлять очаги возгорания? Гм… И только-то? Ну-с, желаю успеха…
С намерением городской верхушки собраться с духом и, перекрестясь, покончить наконец с вековой хитровской язвой на теле города Царапко был в основном согласен, но некоторые свои поправки все же
