имел. Самое главное: его, начальника московской сыскной полиции, даже не поставили в известность! А следовало бы. И работы-то немного: навострить агентуру, одну ночь не поспать – зато добрый десяток знаменитых воров да налетчиков можно было бы выловить, когда они начнут метаться, разбегаясь по запасным хазам да малинам…
Но кто такой Царапко для Чомгина? Чужак. Отвечающий за Хитровку пристав Мясницкой части, которого тоже не поставили в известность, хоть вор, да свой. А Царапко – чужак. С какой стати помогать чужаку в его работе?
Ай-ай, нехорошо, ваше превосходительство… Зачем же так явно напоминать, что птицу чомгу зоологи относят к семейству поганок?
Акакий Фразибулович внимательно прослушал запись с указанного Тузиком валика. Ничего особенного в записанном разговоре не было – обыкновенное уточнение деталей предстоящей операции, – но слова «выжечь клоповник» действительно прозвучали, притом вполне явственно. И посторонние шумы не помешали, и голос узнать можно.
Неосторожно, ваше превосходительство, неосторожно… Можно назначить себе недруга и бороться с ним, но к чему давать ему в руки оружие? Две глупости сразу. Оружие, положим, бесчестное, вроде крапленой колоды, – ну так не заставляйте пускать его в ход! Не будите лихо, ваше превосходительство, тем более что пожары по вине вашей светлости и впрямь будут…
– Долго мне еще тут куковать? – недовольным голосом осведомился Тузик.
– Что, надоело?
– Не то слово. Мне бы прогуляться чуток, хоть ночью, ноги размять. В пивной бы посидел, на людей поглядел… Пива бы парочку… холодненького…
– Скажи уж сразу: дружков из «Пересыльного» предостеречь хочешь, чтобы на крышах не отлеживались, а ушли заранее, – фыркнул Царапко. – Не так разве?
Тузик совсем набычился.
– Может, и так, – проговорил он сумрачно. – Сами, чай, знаете: я на вас работаю, а дружков своих не продавал.
– А и не надо. Без тебя продавцы найдутся.
– Добром прошу, – сказал Тузик.
– А не то сбежишь? Ну-ну, беги. А лучше не валяй дурака. Вся Хитровка уже знает. Его превосходительство так спланировал секретную операцию, что твоим дружкам ничего не грозит, если только они не окончательные олухи…
Успокоенный Сеня Тузик получил распоряжение продолжать наблюдение за окнами обер- полицмейстера, включать фонограф при подозрении на интересный разговор, воздержаться сегодня от чтения книжек и на время забыть о паре холодного пива. А Царапко отбыл, унося под мышкой короткий тубус с восковыми валиками.
Дальнейший путь пролетки был крайне замысловат, но окончился в каких-нибудь полутораста саженях от места работы верного Тузика, в Большом Гнездниковском переулке. Давно обещанный Акакию Фразибуловичу переезд его Управления в новое просторное здание на Петровке откладывался в который раз. Сыскная полиция теснилась в небольшом особнячке, половину которого занимал архив, и в крохотных комнатушках-пеналах следователи падали в обмороки от духоты.
Тубуса с валиками при начальнике московской сыскной полиции уже не было. Оный тубус обрел временное пристанище в погребе мещанки Акулины Власьевой рядом с вареньями и соленьями – и скрытно, и прохладно. Было бы верхом глупости держать такой материал в Управлении. Подобно многим московским аборигенам Акулина была рада услужить Царапко, в свое время спасшему от мошенников ее невеликий капиталец. С профессиональной цепкостью Акакий Фразибулович накрепко запоминал обиженных им людей, но еще крепче запоминал облагодетельствованных. Первых следовало всего-навсего остерегаться; ко вторым можно было обратиться с просьбой. Девять из десяти не откажут – особенно если просьба будет пустячной. Почти все мы наипрекраснейшие люди, когда дело касается пустяков…
С такой светлой мыслью Царапко выслушал несколько кратких докладов по текущим делам, кое-что уточнил, кое о чем распорядился, а затем потребовал себе на стол холодного крепкого чаю с лимоном и сводный список задержанных за сутки женщин. С тех пор как до каждого московского городового была доведена задача ловить мошенницу с приметами великой княжны, полиция просто сбесилась. По-видимому, от жары у всего города размягчились мозги. Будочники и квартальные пугали обывателей грозными взглядами и зверским шевелением усов. Околоточные надзиратели радовались, как дети, каждой новой жертве, пищавшей в лапах у городового. Приставы ежедневно доносили о многих десятках особ женского пола в возрасте от восьми до шестидесяти лет, задержанных «до выяснения». А выяснять приходилось Царапко.
Не с нуля, понятно. Давно уже к каждой части были прикреплены толковые люди из сыскного. Тщательнейшим образом проинструктированные самим Акакием Фразибуловичем, они производили первичный отсев, не смея замахиваться на большее. Поданные ими списки поступали в Управление, где немолодой коллежский секретарь Сепетович, плавая в собственном поту, сводил их воедино и лично перепечатывал для начальства.
Сегодняшний список насчитывал тридцать семь фамилий. Царапко знал, что четыре пятых возможных кандидаток на «аферистку, дерзающую выдавать себя за великую княжну» уже отсеяны. Но и тридцать семь – многовато.
– Что это, Сепетович? – несколько брезгливо спросил он, ткнув пальцем в первую же фамилию.
Коллежский секретарь неслышной рысцой обежал вкруг стола и близоруко наклонился над списком, сунув чуть ли не в самое лицо Акакию Фразибуловичу свою потную макушку с прилипшими к розовой коже редкими волосенками. Немного отстранившись, заморгал.
– Виноват-с?
– Кочерыгина Федосья Лукинична, – проговорил Царапко. – Что, незнакомая барышня? Ну, правда, в городе она более известна как мадемуазель Эмма…
Сепетович хлопнул себя по лбу, выбив мелкие брызги пота. Поморщившись, Царапко легонько оттолкнул его от себя, чем нисколько не умерил обожания, с каким смотрел на него подчиненный. На лояльность Сепетовича можно было положиться, но умишком он обладал незначительным, а памятью и того хуже. Служа в сыскной полиции, он не имел ни малейших карьерных перспектив, однако не жаловался и не просил о переводе. Акакия Фразибуловича он боготворил, открыто преклонялся перед его гением и сам себя назначил чем-то вроде личного секретаря.
– То-то же, Сепетович, – закончил краткое внушение Царапко. – Мне сейчас знакомые не нужны. Мне одна незнакомка нужна. На память не надеешься – по картотеке проверь. Ступай.
Прихлебывая холодный чай из стакана с фигурным подстаканником, Царапко воззрился на список с отвращением. Ругнул про себя жару, плавящую мозги как раз тогда, когда ум должен быть остер и быстр. Имена, фамилии… Второй по величине и по значению город империи непомерно велик народонаселением – без малого два миллиона душ! Каждый день наблюдая московскую сутолоку, Акакий Фразибулович иногда ловил себя на мысли, что не способен понять: что здесь делают все эти люди? Выполняют роль деталек общественно-экономического механизма? Способствуют товарообмену, как известно, наиболее интенсивному в крупных городах? Гм. И только-то? Право, удивительно. Иной живет, хлеб жует и ведать не ведает, что его классифицируют и еще пытаются уразуметь, для чего нужна эта деталька…
Очень понятно, для чего на свете живут воры, грабители, мошенники, убийцы. Чтобы жила полиция. Чтобы она хватала кого ни попадя, а начальник сыскного наживал себе от злости камни в печени.
Потные пальцы оставили след на бумаге. Сами буквы, казалось, плавились от жары. Бубликова Лукерья Селивановна… Прунькова Маланья Евстигнеевна… Блюменталь Голда Гедалиевна… Голопупенко Мавра Опанасовна… О-хо-хо, грехи наши тяжкие… Колбасютина Февронья Никаноровна… Сухобреева Устинья Ферапонтовна…
К черту! Сдержав мученический стон, Царапко прикрыл глаза. Исполнители! Нахватают проституток, мелких воровок, торговок с Сухаревки, беспашпортных бродяжек с тремя копейками за душой и просто всяких дур… Давеча арестовали супругу священника церкви Фрола и Лавра на Зацепе и сутки продержали попадью в холодной, приняв неведомо за кого. Позавчера пытались арестовать графиню Бобрикову. Вот уж точно: заставь дураков богу молиться – лбы порасшибают. Но выживут и размножатся, иначе откуда в мире
