Нотку снисходительности в его голосе, столь естественную в разговоре моряка с сухопутным, Лопухин предпочитал не замечать. Вникать чересчур глубоко в вопросы судовождения граф не собирался, у него и так хватало забот.
Во-первых, изучение японского языка и обычаев страны – раз уж на борту оказался японец. Глупо было бы не воспользоваться случаем. Началось все с жалкого часа в день – больше измотанный Кусима поначалу не выдерживал – и дошло до трех-четырех часов ежедневно, к большому неудовольствию Еропки, жалующегося, что японский язык еще хуже «Одиссеи» проклятого грека. Потакать безделью слуги Лопухин, однако, не намеревался.
В разряд «во-вторых» попал Нил. С юнгой граф занимался не менее часа в день, внедряя в его голову правописание, математику и историю. Географией и основами навигации с Нилом занимался Кривцов. Если учесть, что никто не освобождал выздоровевшего юнгу от двух ежедневных вахт, жизнь мальчишки никак нельзя было назвать праздной.
В-третьих, не менее часа в день граф и его слуга занимались французской гимнастикой. По мере того как баркентина спускалась в южные широты и забортная вода для обливания торса становилась теплее, мнение иных матросов о барине как об изувере-кровопийце понемногу менялось.
Наконец, в-четвертых и в-главных, по-прежнему много времени граф проводил наедине сам с собой, запершись у себя в каюте. Оттуда сквозь иллюминатор вился дымок табачного пиратского зелья и временами доносился надрывный кашель. «Думает!» – сообщали друг другу матросы, поднимая вверх палец, кто с уважением, кто с издевкой. Один раз в коридоре возле каюты была обнаружена мятая бумажка, исписанная, а больше изрисованная рукой графа – какие-то непонятные буквы, стрелки, квадратики и кружочки. Барская заумь, словом.
В такие часы Еропка блаженствовал и если не шел поболтать с подвахтенными, то спал или ковырял в носу. Беззаветному лодырю, каким может быть только русский слуга, и в голову не придет зубрить в свободное время японские слова, выполняя приказ барина, и пусть тот хоть лопнет от злости! Из-под палки и под присмотром – ну так и быть. Хотя баловство. Самостоятельно – ищи дурака!
Часы безделья кончались внезапно и всегда одинаково.
– «Вареный рис», – требовал японского перевода барин.
– Это сарачинская каша, что ли? – брезгливо кривился Еропка. – Гохан. Простое слово, от нашего «охать».
– «Палочки для еды».
– Супун.
– Врешь, это ложка.
– Ну и правильно, – строптивничал Еропка. – Ложкой суп едят, а чем едят – это супун. Тоже, палочки какие-то выдумали!
– В третий раз тебе говорю: японцы едят рис палочками.
– Ну так ложкой же удобнее!
– Японцы так не думают.
– Но мы-то с вами не японцы, барин!
– Хаси. Чтоб завтра знал. Не выучишь это слово – заставлю учиться есть палочками. Кусима научит.
Еропка тяжко вздыхал, постанывал, пытался выдавить слезу – все напрасно. Барин на уступки не шел. Барин был кремень. При таком барине слуге оставалось лишь страдать.
Но был бы он иным – разве стоило бы служить такому? Тьфу! Известно, отчего чаще всего страдает русский человек.
Оттого, что сам этого хочет.
ГЛАВА СЕДЬМАЯ,
в которой Акакий Фразибулович Царапко, оставаясь в тени, демонстрирует гениальность
Министерство двора в громоздкой бюрократической машине Российской империи – не самая заметная и, признаем это с риском быть обвиненными в отсутствии верноподданнических чувств, не самая важная деталь, стоящая вдобавок особняком. Тем не менее от него непосредственно зависит благополучие многих тысяч людей, а опосредованно – десятков тысяч.
У министра двора множество забот, главная из которых отнюдь не организация торжественных приемов, дворцовых увеселений и заграничных поездок царской семьи, как думают иные малосведущие люди, и даже не подбор дворцовой обслуги, а управление имуществом августейшей семьи. Хороший министр двора похож на опытного управляющего, в свою очередь, имеющего под своим началом главноуправляющего делами с несколько скопидомскими наклонностями. Рисковать оба не любят, часто предпочитая меньший, зато верный барыш.
С точки зрения большинства населения, особенно крестьянского сословия, между «казной» и личными средствами батюшки царя такая же разница, как между жерехом и шереспером или лабарданом и треской. Статочное ли дело, чтобы сам «государь-анператор» не мог взять из казны денег сколь ему потребно? Кто грит «нет»? Ты энто чаво, очкастый, к становому захотел? Хватай, мужики, сицилиста!
Нельзя, однако, сказать, что просьбы – именно просьбы – министра двора об увеличении в данном году ассигнований на нужды императорской фамилии ни разу в российской истории не звучали на заседаниях Бюджетного комитета. Звучали и удовлетворялись. Нельзя сказать и то, что они звучали часто. Совсем наоборот. Широкой публике не было известно, что ныне здравствующий император Константин Александрович за свое четвертьвековое царствование ни разу не залез в государственный карман глубже, чем позволяли законы и обычай. Зато и пришлось же поизворачиваться министру двора! Помимо фиксированной и много лет не пересматривающейся суммы ежегодных ассигнований из Государственного казначейства доход императорской семье приносили земли со средневековым названием «удельные», виноградники и фруктовые сады, преимущественно крымские, конные заводы, рудники и промыслы, ценные бумаги и банковские вклады. Этого подчас катастрофически не хватало, особенно принимая во внимание категорический запрет вкладывать деньги в какие-либо иностранные или русские частные предприятия.
А расходы были гигантские. Содержание дворцов. Жалованье, стол и обмундирование трем тысячам дворцовых слуг от гофмаршала до форейтора, а также пенсии состарившимся работникам. Рента великим князьям. Приданое великим княжнам при замужестве. Подарки родственникам и неродственникам по тому или иному случаю. Широкая благотворительность. Поддержка русского искусства, как то: содержание пяти императорских театров, Академии художеств, закупка лучших полотен и статуй для императорских общедоступных музеев, расходы на содержание в надлежащем виде художественных коллекций, выезд балетных и оперных трупп, дабы удивить Европу, и прочее меценатство. Сколько видов искусств попросту зачахнут без очень богатых заказчиков с тонким вкусом! Повернется ли у человека со вкусом язык пробурчать о напрасной трате денег при виде изумительной красоты кулона на платье императрицы? А парковое искусство? А охота? Архитектура, наконец? А вспомоществование достойнейшим, но нуждающимся?
Есть и такая статья расходов: подарки на Рождество и в день тезоименитства государя всем дворцовым служащим – от обер-гофмаршала до последнего камер-лакея, и подарки дорогие. Их ждут. Это старая традиция, и отступить от нее до сих пор не решился ни один российский монарх. Если учесть, что в тот год, о котором идет речь, в числе разного рода подарков были заказаны более тысячи золотых часов с императорским вензелем из бриллиантов и рубинов, сумма получалась солидная.
Некий господин Штрейгель, швейцарец по пашпорту, представитель прославленной высоким качеством своих часов фирмы «Мозер», попытался перехватить заказ у фирмы «Петр и Павел Буре». И перехватил, предложив значительно более выгодные условия и качество, не уступающее «Буре». На самом-то деле оно уступало, ибо здесь никто не мог превзойти «Буре», но, право же, уступало совсем чуть-чуть – иначе никто не стал бы и разговаривать со Штрейгелем. Нелепо ведь вставлять в пятисотрублевый корпус механизм ценою в полтинник, качеством соответствующий цене. А корпуса уже были изготовлены известной ювелирной фирмой.
Казалось бы, демпинговая сделка не сулила «Мозеру» никакой выгоды, но чиновники министерства двора с пониманием усмехнулись: никак господа швейцарские часовщики тоже не прочь стать официальными поставщиками двора Е.И.В.? Что ж, дело благое. Полезные инициативы надо всячески
